Михаил Рощин - На сером в яблоках коне

По лестнице, на свой четвертый этаж, Лена поднимается медленно-медленно, словно старуха с авоськами. Хорошо бы увидеть Алешу не дома, а здесь, и идти потом с ним вместе. Она глядит то вверх, то вниз через перила, в узкий темный колодец, раскачивается, ухватясь за поручень. Дом очень старый, стены толстые, лестница крутая и узкая. Давно не делалось ремонта. Облезлые стены цвета плесени, потеки, царапины, всякие нехорошие слова, надписи. Вон полузатертая углем старая надпись про нее и Котьку, теперь и не поймешь, что написано. Как давно это, еще в пятом классе! С самого пятого класса она ни в кого больше не влюблялась.

Вот здесь, на лестнице, они ее тогда и остановили. Котька остался внизу, стеснялся, а они — Петька Машечкин, Сенька Барабан и еще кто-то — обступили, дорогу загородили и спрашивают: «Хочешь с ним дружить?» — «Не ваше дело», — сказала она им сразу. А Барабан, самый маленький, говорит: «Ты в него влюбилась, да?» У нее еще хватило выдержки, чтобы усмехнуться и сказать: «Дурак! Я люблю только маму, деда и Вику». — «От дуры слышу! — тут же заорал Барабан. — Сама ты жиртрест-мясокомбинат!..»

Она стояла выше их всех на две ступеньки, в руках у нее была хозяйственная клетчатая сумка, а в ней бидон, и вот она этой сумкой с бидоном и хлопнула Барабана по голове. На том все и кончилось. Смешно.

Но Котька, конечно, ей очень нравился. И никогда в жизни она не забудет тот вечер — это уже позже, — когда во дворе играли в волейбол, не через сетку, а в кружок, и Котька все время подавал мяч только ей, а она только ему, а потом они сидели на этих высоко наложенных железках, из которых сделали ограду — как раз тогда обносили двор новой железной оградой, — и ели мороженое. Котька сбегал и сам купил мороженое, себе — эскимо, а ей — в вафельном стаканчике. Даже жалко было его есть, хотелось хоть стаканчик оставить на память.

Они сидели вдвоем, все ребята со двора побежали на сквер, а они остались, и вечер стоял такой чудесный, теплый, все окна на всех четырех этажах открыты во двор, а Котька ей, как товарищу, говорил, что собирается подавать в техникум, — как раз закончил седьмой класс, была весна… Они и мороженое съели давно, и стемнело, в окнах загорался свет, а по-прежнему сидели, и казалось, еще долго-долго могут сидеть, но Вика появилась в окне кухни и крикнула протяжно на весь двор: «Малютка-а, домо-ой!»

Потом Котькин отец поехал работать в другой город, в Семипалатинск, и Котька уехал. Он обещал написать письмо, но так и не написал, и вот уже прошло сто лет с тех пор. Даже Барабан, хотя у него все такие же толстые красные щеки, за которые он получил свое прозвище, вырос совсем, стрижется под ежик и курит вовсю, как большой. Да, сто лет прошло. У Лены осталась только нежность к городу Семипалатинску.

У самой двери, уже нажимая на звонок, она опять вспомнила про двойку и про Алешу, нахмурилась и приготовилась быть такою, какой всегда бывает, когда у них Алеша.

Дверь открыли сразу. Вика. Румяная, глаза блестят, напудренная, духами пахнет, в своем лохматом зеленом клетчатом костюме и желтой кофте.

— А… это ты… — сказала разочарованно и сразу пошла назад в комнату.

Лена хмыкнула, бросила под вешалку, на калоши, папку и нарочно повесила свое пальто на Викино — голубое с белым воротником (как только можно ходить в таком попугайском пальто?). Она сразу, не глядя на вешалку, поняла, что Алеши еще нет.

С Алешей Вика познакомилась этим летом, в доме отдыха, в Пестово. Сначала она только без конца рассказывала об Алеше: какой он красивый, какие у него ресницы, как он не любит носить галстук, и что он на последнем курсе в энергетическом и уже бывал в Братске и на других знаменитых гидростанциях. По телефону Алеша всегда говорил очень вежливо: «Будьте добры, попросите, пожалуйста, если можно, Викторию…»

Лена ничему не верила: что он красивый и про Братск. Вика наговорит. Ей просто замуж скорей хочется. «Он такой милый, такой симпатичный, такой деликатный», — твердила она в прошлом году про своего Петра Петровича, а пришел худенький, с завязанным горлом, в очках, напился у деда на дне рождения и разбил окно в кухне.

Однажды, во время какой-то ссоры, Лена крикнула вдруг сестре — да с такой злостью крикнула, сама от себя не ожидала, — что та женихов ловит. Вика ей чуть глаза не выцарапала, а потом рыдала целый час. Лена тогда прощения просила и сама заревела, ей жалко Вику стало, но вообще-то, если по правде, ведь так оно и есть! Вика два года назад закончила педагогический, по распределению не поехала, год сидела дома, а теперь работает только три дня в неделю, и у нее одно на уме, это уж точно. Даже Маринка понимает. А поди скажи.