Себастьян Фолкс - Дживс и свадебные колокола

Наверное, Джорджиана сумела успокоить старину сэра Генри. Сперва свет погас в библиотеке, потом и в окнах второго этажа, в том числе в самой большой спальне. Все было тихо, не бежали из деревни местные констебли и сонные вассалы, разбуженные своим феодальным сеньором. Потом засветилось одно окошко во втором этаже – должно быть, в приятной, но скромной комнатке, куда хозяева поместья поселили осиротевшую родственницу, Соню Как-ее-там-звали-у-Толстого. С этой стороны пожарная лестница тоже была, хотя и без вычурных перил. Я представил себе, как Джорджиана, прежде чем погасить свет, сидит и правит рукопись.

По всему, этой ночью мне не суждено было собрать смотанные с клубка забот нити [41]. При ясном свете дня человеку в моем положении, конечно, сразу стало бы понятно, что главная задача – не сделать еще хуже. Наверняка поблизости нашелся бы сеновал или конюшня, где можно прекрасно выспаться. Может быть, даже лучше, чем на жестком ложе в комнате для приезжего слуги.

Увы, дело происходило не при ясном свете дня; скорее наоборот. Как бывает июньской ночью в Англии, вдруг резко похолодало. Идея устроиться на ночлег с лошадками мне разонравилась. Зато показалось весьма разумным залезть на пожарную лестницу, пробраться на южную сторону, к окошку Джорджианы, постучать в стекло и через ее комнату прокрасться к себе. Я представлял себе, как Джорджиана откроет окно герою – восхищенный взгляд и поцелуй перед сном мне обеспечены.

Когда я учился в школе в Брэмли, как раз по такой пожарной лестнице лазил на крышу – мы там встречались с приятелем из другого дортуара, веснушчатый такой был мальчишка по фамилии Ньюком, он потом стал священником. Нашим тайным пирушкам при луне положил конец тапок преподобного Обри Апджона, однако сейчас я вновь, как в детстве, испытал захватывающее чувство приключения.

Пожарная лестница Мелбери-холла была основательная, прочная, прямо-таки делала честь строителям. Она не скрипела и не шаталась. Я постарался побыстрее миновать окно, за которым, по моим расчетам, располагалась хозяйская спальня, поднялся еще на один этаж и остановился, озирая окрестности. В лунном свете нетрудно было разглядеть беседку в саду и парк за ней. Обогнув угол дома, я подобрался к окну Джорджианы. Свет в ее комнате все еще горел.

Я постучал в стекло – тихонько, чтобы не испугать милое создание. Прислушался – нет ответа. Я постучал громче – опять ничего. Вот не думал, что Джорджиана туга на ухо. Я застучал со всей силы, и в награду за мои старания раздался приглушенный вскрик, звук шагов, и шторы наконец-то раздернулись.

Никогда не забуду лицо, которое явилось мне за стеклом. Сперва я решил, что вижу призрак. Мертвенно-бледная кожа, прическа взбесившегося дикобраза и выражение не то Медузы, не то Горгоны. Казалось, целую вечность я простоял, застыв от ужаса; на самом деле, наверное, прошло не больше секунды, прежде чем вустерский могучий ум, освеженный содержимым оттоманки, сообразил, что жуткое видение – это леди Джудит Паксли, умащенная кольдкремом и накрутившая волосы на папильотки.

Нижние конечности словно по собственной воле понесли меня прочь, вверх по ступенькам пожарной лестницы. Скрипнула, открываясь, оконная рама, но я уже взлетел на верхний этаж и, перевалившись через каменный парапет, оказался на плоской крыше.

– Кто здесь? – завопила мегера.

Замирая от страха, что она сейчас перебудит весь дом, я помчался по крыше на служебную половину. С высоты не было слышно, что происходит внизу, однако я не хотел рисковать. Кровля Мелбери-холла отличалась затейливостью конструкции. Ее ремонт сильнее всего подорвал финансовое благополучие сэра Генри. Кровельщики оставили множество свидетельств своего визита: доски, гвозди, куски холста, не говоря уже об окурках и пустых бутылках вперемежку с обломками черепицы.

Пробираясь среди мусора и преодолевая гребни и скаты, я вдруг сообразил, что по-прежнему во фраке. Вряд ли меня даже издали можно принять за постороннего взломщика. Тогда я схватил полотнище холстины и закутался в него по самую шею, заткнув край за воротник.

Внезапно яркий луч ударил снизу. Я пригнулся и затаился. Прошла минута, другая – все тихо. По моим расчетам, я находился как раз над своей каморкой. Водосточную трубу словно специально для меня тут поместили. С ловкостью, выработанной долгими годами в Оксфорде, я съехал к своему окну, по случаю жаркого дня оставленному открытым. Забравшись в комнату, я поскорее разделся, холстину затолкал под кровать и уже облачился в пижаму, когда на черной лестнице раздались шаги и голоса.