Леонид Хомутов - В сложном полете

Я попытался улыбнуться в ответ, но вместо улыбки получилась гримаса. Взялся за капот, тот весил тонну, а может, и больше. Меня охватила ярость и злость. «Да неужели я такой слабый? Мы сделаем полосу, чего бы это ни стоило! Снег держит нас!.. Снег — фашист! Он должен быть сметен! И будет сметен!»

Я работал с остервенением, ничего не видя, кроме снега.

«Снег! Проклятый снег!..» Выпрямился. «Всюду, кругом он. Лес куда-то исчез. И его, видно, завалил снег? Странно, но где берег?.. Самолет? Что? Все засыпало снегом?» Я испугался. «Как же? Как мы полетим домой? На чем? Как выберемся отсюда?» Поглядел вверх. «Что же это такое? И там снег! Все бело… Солнце засыпало?! Нет его!»

Опять осмотрелся. Снег надвигался со всех сторон. Снова взглянул вверх. Дыхание захватило. Громадный пласт снега падал на меня. Сейчас раздавит!

— Снег! — в ужасе закричал и закрыл голову руками.

Снег обрушился. Сшиб с ног. В глазах потемнело…

В ушах что-то жужжало. Назойливо, нудно. Иногда затихало. Жужжанье становилось громче, перешло в рокот. Я открыл глаза. Огляделся… Сижу в самолете рядом… с кем это? С отцом!?..

Помотал головой, словно стряхивая остатки сна… Нет, с Вадовым.

Холодно светились стрелки и шкалы приборов. За бортом темно. По черному полю неба, прыгая из облака в облако, горящим клубком катилась луна, обрамленная голубоватой каемкой, точно воротником. В просветы между облаками выскакивали звезды. Самолет рулил. Я привстал, уселся в кресле поудобней.

— Очнулся? Как себя чувствуешь? — повернулся ко мне Вадов.

— Нормально, только голова гудит.

— Это мотор гудит.

— Вы всю полосу очистили?

— Всю. Сейчас опять взлетаем. Хоть бы уж взлететь! Впереди и вдали что-то горело.

— Что там? — забеспокоился я.

— Это я зажег костер, чтобы выдерживать направление…

Самолет затрясло. Потом он запрыгал, как телега во время быстрой езды по неровной дороге. И каждый раз в момент отрыва нестерпимо хотелось рвануть ручку шасси вверх, без команды Вадова.

Оглушительно, со звоном гудел мотор. Все быстрей и быстрей мчался бомбардировщик. 110!.. 120!.. 130!.. 140!.. Ну! Еще 10—15 километров… Упершись ногами в левую педаль, а лопатками в спинку кресла, вытянувшись над сиденьем, Вадов дрожал от напряжения каждым мускулом, каждой клеткой тела.

— Жми левую! — с гримасой боли на лице прохрипел он.

145!.. 150!.. Вот уже скорость достигла почти взлетной! Если сейчас не взлететь, придется взорвать машину, а самим — к партизанам. Сейчас или никогда! Огонь костра на берегу рядом. И вот уже в который раз самолет оторвался ото льда.

— Шасси! — чужим от напряжения голосом крикнул Вадов и не успел закрыть рот, как самолет вновь повалился вниз.

«Ну вот и все!» — подумал я и сжался в комок.

И тут — то ли из-за сильного порыва ветра, то ли из-за своевременно убравшихся шасси — самолет подпрыгнул и, едва не врезавшись в верхушки деревьев, пронесся над ними.

Свыше месяца провалялся Володя в госпитале с крупозным воспалением легких. После выписки по состоянию здоровья ему дали краткосрочный отпуск домой.

Проезжая Казань, с вокзала он телеграфировал матери о своем приезде…

На станцию Синарская поезд пришел поздно вечером.

Володя, стоя в тамбуре вагона, вглядывался в замерзшее окно. Во льду стекла теплом дыхания выдувал маленький глазок, похожий на прорубь и снова припадал к нему.

За окном стояла ночь, покрывшая чернильным раствором все живое и неживое кругом.

В воспаленном мозгу кипели разные мысли. И среди них — главная — встретят ли родные: мама, Валя, Леня… Дошла ли до них телеграмма?.. Если получили — обязательно встретят…

Он вглядывался в темень, пытаясь определить, где едет. Но это было почти невозможно. Мелькали какие-то заборы, приземистые склады, еле освещенные окна. Желтым неярким бликом проплыл станционный фонарь. Володя открыл дверь, когда поезд еще не остановился. В тамбур ворвались клубы пара, шум и вой ветра, грохот и перестук колес, протяжные гудки станционных паровозов. Запахло угольной гарью, бодрящей морозной свежестью, едким паровозным дымком, душистой смолой.

Держась за поручень, высунул голову, вглядываясь в полутемный безлюдный перрон. Тоскливо сжалось сердце, захолодело в груди. Ни единой души… А может, в кассовом зале дожидаются?..

Владимир, соскочив с обмерзлого приступка, огляделся. Поддернув за спиной вещевой мешок, зашагал неторопливо по заснеженному перрону.

Переливчатыми россыпями звезд сиял над головой провал неба. На северо-востоке над самым горизонтом разрезанным спелым арбузом всходила луна.