Татьяна Булатова - Большое сердце маленькой женщины

– Ничего не хочу, – бормотала она, уставившись в стену, и беззвучно плакала.

– А как же я? – теребил ее испуганный супруг, но тут же умолкал под прицелом негодующего взгляда.

– А при чем здесь ты?! – вскидывалась Саша и укоризненно выговаривала мужу: – Это не тебе диагностировали новообразование поджелудочной железы! – так благородно она называла «трехпалую кисту», придуманную Нинон.

– Не мне, – удрученно соглашался супруг и, отступившись, курил на кухне, аккуратно выдыхая дым в отверстие газовой колонки.

Периодически Александра с видом мученицы выходила в свет под громкие аплодисменты не теряющих надежды родственников. Сидя за праздничным столом, она тяжело вздыхала и обводила затуманенным взором присутствующих с таким выражением лица, будто бы уже стояла перед лицом Вечности и поэтому все происходящее казалось ей мелочным и не достойным внимания. Даже тосты – и те Саша произносила со слезами на глазах, словно прощаясь с присутствующими.

«Чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не плакало», – решила семья и выбросила белый флаг. Тщетно: Нина Андреевна не подавала признаков жизни. Решили караулить во дворе в надежде, что Нинон выйдет выгуливать собаку. Но вместо нее с истерично тявкающим Блэком гуляла сбежавшая от отца-самодура Мила, загадочно ухмылявшаяся всякий раз, когда звучал вопрос, все ли в порядке с Ниной Андреевной, как она себя чувствует и не уехала ли из города прочь.

– Да чё с ней будет-то, – красноречиво роняла космической красоты девушка и замахивалась на заходившегося в лае пса: – Ф-ф-ф-у-у, сволочь!

В ответ «сволочь» скалила зубы и норовила цапнуть Милу за тонкую щиколотку.

Догадавшись, что таким образом ничего не добиться, семья отправила к Нинон парламентера. Его роль досталась сестре Александры Ольге, одной из немногих, кто в той или иной степени сохранял спокойствие в сложившейся ситуации. Как и положено, впустили ее в квартиру с третьего раза. Дверь открыла Мила, проводила по завешанному постельным бельем серого цвета коридору в кухню и там оставила, не говоря при этом ни слова.

– Пришла? А кто-то ноги хотел вырвать… – самодовольно проскрипела целительница заплетающимся языком.

Была она пьяна, и, судя по всему, уже не первые сутки, о чем свидетельствовали устойчивая зеленца под глазами и потрескавшиеся губы, которые Нинон безостановочно облизывала, глядя на стоявшую перед ней Ольгу.

– Нина Андреевна, – взмолилась та, – что происходит?

– А что происходит? – голосом совершенно трезвого человека вдруг произнесла Нинон и попробовала встать, чтобы гостеприимно подвинуть посетительнице второй табурет. Не с первого раза, но у нее это получилось. – Садись! – скомандовала Нина Андреевна и, налив пива в грязный захватанный стакан, подвинула его гостье: – Пей!

– Спасибо, как-нибудь в другой раз. – Ольга взвешивала каждое слово, помня, что ее задача – установить перемирие, черт бы его побрал!

– Другого раза может и не быть, – хитро прищурилась Нинон, открыла было рот и, очевидно, забыла, что хотела сказать. В поисках утраченного слова она обвела взглядом закопченный потолок, тоскливо посмотрела в дверной проем и поправила на груди мятую черную блузку с вышивкой «а-ля-рюс». – Мама-покойница вышивала, – погрустнела Нина Андреевна, и глаза ее вдруг разом осоловели. – Надо меньше пить, – вдруг жалобно произнесла она и всхлипнула. – А я не могу. Как подумаю о них, – она кивнула в сторону окна, – так сердце на части разрывается. Вот, например, отец Герман… Знаешь? (Ольга на всякий случай кивнула.) Не жилец! Сплошная карцинома! И ничего сделать нельзя! Так я ему глаза отвела и сказала: «Спорыш надо пить, батюшка, спорыш». А он смотрит… Вот прям сюда смотрит, – Нина Андреевна прижала руку к груди, – и говорит мне: «Все там будем, любезная…» Люди, они же чу-у-у-уют…

Ольга похолодела. Рассказ об отце Германе встревожил ее не на шутку, особенно вот это проникновенное «чу-у-у-уют». Как знать, может, и Сашка точно так же!

– И что, помочь никак нельзя?

– Не-а. – Нинон утопила острый подбородок в ладонях и, с трудом удерживая локти на столе, проговорила: – Другим еще можно, а ему – все, поздно. У меня пациент был, мальчишка, все говорили: «Анемия, анемия». Бах! Не анемия! («Карцинома», – подумала Ольга.)

– Карцинома, – подтвердила Нина Андреевна. – Отец его ко мне: «Христом Богом прошу». На себя, говорю, возьмешь? «Возьму!» Перевела… Пацан до сих пор бегает… – Нина Андреевна снова кивнула в сторону окна.