Анна Козлова - Рюрик

Поскольку еще одного маленького врага Олег и Ира иметь не хотели, Марте было разрешено забрать попугая.

Все то время, пока Ира пестовала свою беременность, пока делался ремонт, пока закупались манежи, кроватки и коляски, Марта была предоставлена Рюрику, а он ей.

Это был самый счастливый год в жизни каждого из них, ни он, ни она больше не были одиноки. Клетка Рюрика стояла в комнате Марты, по ее просьбе для попугая приобрели стенд — причудливую конструкцию из деревяшек и веревок, и Рюрик карабкался по ним в поисках головоломок, к разгадыванию которых Марта его всячески побуждала.

В статьях, посвященных попугаям жако, Марта вычитала, что взрослая особь обладает интеллектом пятилетнего ребенка, но Рюрик казался ей особью выдающейся: за годы изоляции и нежелания общаться с людьми он скопил невероятную коллекцию наблюдений за ними — правда, не всегда имел желание делиться.

Рюрик был гораздо умнее, чем хотел показаться даже Марте, которую он боготворил.

Пластмассовую коробочку, где сушеные ягоды и орешки лежали в отдельных отсеках и замок на каждом отсеке отличался от всех других, Рюрик открывал в течение двух минут.

Он ни разу не произнес ни одного человеческого слова, несмотря на все старания Марты обучить его речи (ближе к ночи она накрывала клетку одеялом и ходила вокруг, бесконечно повторяя: «Рюрик», «Марта», «Рюрик», «Марта»), но однажды, вернувшись из школы, услышала, как он поет песню, явно услышанную по радио:

Санни!

Йестердэй май лайф воз филд виз рэйн!

Санни!

Марта затаилась и, вытирая слезы, слушала, как Рюрик с потрясающей точностью воспроизводит не только голос певицы, но и аранжировку.

Потом она задела стоявший в коридоре торшер, и попугай умолк.

Клетку Рюрик ненавидел, а головоломки настолько развили ум Рюрика, что никакой замок не мог его там удержать.

Он разбирал замки когтями, вывинчивал клювом шурупы, единственное, на что попугай был согласен, — это ночевать в клетке, но при условии, что рядом, в кровати, спит Марта.

Отношения отца и Иры трудно было назвать безоблачными, и это выглядело странным с учетом всех преград, что они во имя этих отношений преодолели.

Отец постоянно отсутствовал, а Ира, наоборот, торчала дома, ей некуда было деться от Марты, и, наверное, довольно часто она размышляла над вопросом, почему воспитывает чужого ребенка, вместо того чтобы быть со своим?

За завтраками, которые стали для Марты ненавистными, Ира, имевшая к этому большой талант, метала в отца колкости. Она никогда прямо не называла ни причину своего недовольства, ни желаемый способ решения проблемы, одна только жестокая, обидная ирония изливалась из нее, отравляя кофе, яйца и хлеб.

В начале января, когда Ира была на девятом месяце, отец уехал в Австрию кататься на лыжах.

Отъезду предшествовал скандал в их спальне, который Марта, несмотря на закрытую дверь, прекрасно слышала.

Ира озвучивала вещи понятные и, в общем, не новые: что не чувствует себя нужной, что не понимает, зачем родится этот ребенок, которого Олег не ждет, — а он на все отвечал устало и невразумительно, точно его это не касалось. Потом Ира спросила, почему он просто не сказал, чтобы она сделала аборт? — и он назвал ее дурой.

На это она взвилась окончательно и заорала:

— Ты хочешь убить меня так же, как ее?!

Отец уехал, и Марта — как назло, были каникулы — осталась с беременной Ирой наедине.

Ей было до смерти стыдно за «дуру», ей было жалко Иру, от которой она ничего, кроме добра, не видела.

Марта старалась находиться с Ирой рядом, помогала ей, расспрашивала о девочке, которая скоро появится, и эти разговоры отвлекали Иру, не давали окончательно погрузиться в отчаяние. Они медленно бродили по пустой заснеженной Москве, пекли печенье, выбирали имя.

Через пять дней после отъезда отца Ира, взломав его компьютер, обнаружила, что он уехал в Австрию не один.

Она заперлась в ванной — так же, как в тот день, когда на нее обрушился кафель, — а Марта стояла под дверью и умоляла открыть. Ира, захлебываясь, рассказала, что «он трахает эту шлюху», и Марта снова не знала, что должна на это ответить, как не знала, что сказать, когда Светка сообщила, что ей «нечего есть».

— Детка, прости меня! — плакала Ира. — Прости, пожалуйста, но я соберу свои вещи и уйду!

Она не ушла.

А когда отец вернулся из Австрии, была с ним приветлива.

Они словно решили разыграть последний имевшийся у них козырь — девочку.