Владимир Некляев: Реинкарнация

Мне трудно произносить слова не потому, что не хотят слушаться язык и губы, а потому, что в мозгах порваны связи между нейронами — и мысли тычутся слепыми котятами в поисках тех, что остались целыми, цепочек.

— Что «но»?

— Вы могли бы в этом не участвовать.

Доктор смотрит на меня так,как будто то, что я сказал, его очень удивило.

— Мы же говорили с вами про индуизм, про карму, про реинкарнацию…

Да, мы говорили с ним про индуизм, про карму, про реинкарнацию, про изменения связей между нейронами, мы о многом говорили — и что с того? Меня пытают, а он ведет разговоры о индуизме! О законе кармы, по которому, если ты родился палачом, то первейшая твоя обязанность — как можно лучше отрубать головы. Пусть даже так, хотя оно и не совсем так, однако он не палач, а доктор. Именно это я хочу до него донести, в ответ на что он заявляет: «Возможно, в предыдущей жизни я был палачом, исполнил карму палача и стал доктором».

Он не исполнил карму палача и не стал доктором. Доктора не занимаются пытками.

— Разве я вас пытаю?

— А кто?

Он кивает на дверь… Мол, не он… Те, что за дверью… Я спрашиваю:

— А мерзость кто в меня закачивает?

— Сестра. Каждый должен отвечать только за свое.

Он, значит, отвечает только за то, что нажимает красную кнопку.

Тогда за что отвечает генерал? И тот, кто с ним? И сын того, который всех их ко мне посылает?..

Я не задаю эти вопросы доктору, потому что они — из разряда тех, которых он не слышит, но сам спрашивает: «Я исполняю карму доктора, а вы — чью?..»

Он хочет, чтобы я только о том и думал, что взялся не за свое.

Я думаю, что карму доктора он выполняет не так, как надлежит, однако мало ли что я думаю… Я даже не знаю, думаю ли я вообще или нет?

Боль не может думать — она просто болит.

— Кстати, — говорит доктор, не дождавшись ответа на вопрос, чью карму я выполняю, — вы можете этого и не знать. Поэтому наговариваете на себя лишь бы что.

— Каждый из нас, ничего о себе не зная, лишь бы что на себя наговаривает.

Доктор с минуту молчит, затем кивает головой:

— Пожалуй, это так. Хоть главное о себе знают все.

Я не спрашиваю, что такое главное о себе все знают — он мне об этом уже говорил: «Нажми на любого — и из любого вылезет кусок дерьма. Больше ничего». Когда я пытаюсь возразить: «Дерьмо из себя каждый должен выжимать сам…» — он всякий раз прерывает: «Меня интересуете не вы, а ваша боль».

Я пытаюсь его понять.

Он говорит: «Все решает то, больно тебе или не больно, а если больно, то как?» И в минуты, когда мне не больно, я готов признать, что в его размышлениях есть правда: всем нам жалко, когда кто-то, рыба или птица, гибнет; или что-то, альпийский цветок или моравский язык, исчезает, однако кому-то это болит, а кому-то — нет.

— Вас интересует, доктор, болит ли во мне то, из-за чего меня приковали к кровати в вашем морге?

— Нет. — Он усмехается, и усмешка у него надменная. — Что у вас может болеть? Свобода? Демократия?.. Таких органов у человека нет.

К боли привыкнуть невозможно, а к цинизму — можно. Наверное, я привыкаю, потому что спрашиваю: «А у вас карма болит или реинкарнация?…» — и он, как всегда, не слыша того, чего не хочет слышать, продолжает: «Есть кишки, почки, железы. Еще две-три инъекции — и вы оставите игры в то, во что вам не нужно играть, чтобы выжить».

— Я помню, что во мне есть что-то еще, помимо внутренностей.

— Забудьте. Как в новой жизни забывают о жизни предыдущей. Почему, кстати, мы ничего из нее не помним? В этом заключался основной вопрос, связанный с идеей реинкарнации. Брахманы нашли ответ: мы обо всем забываем через боль рождения. Так написано в ведах. Не рождение, а боль создает нового, или как бы нового, потому что он уже был, человека.

Он что, полагает, что создает во мне нового человека?..

— Вы, может быть, думаете, что создаете во мне нового человека, доктор?

— В некотором смысле… Если мы являемся в этот мир через боль, значит, что?..

Он делает паузу, ожидает, пока нейроны в моем мозгу наладят такие связи, с помощью которых я смогу понять, для чего мы появляемся на свет через боль, а я смотрю на часы, обе стрелки на которых неумолимо приближаются к болевому барьеру, и доктор, выждав, констатирует:

— Значит, боль — путь к истине. Недаром же, когда болит — кричат.

— Что значит «недаром?»

— Недаром, потому что постигают истину.

— Она такая страшная?

— Она такая простая.

Я, кстати, не помню, кричу ли? Не слышу себя сквозь боль.

— Я кричу?