Владимир Некляев - Реинкарнация

Сестра молча выходит и закрывает за собой дверь.

Те двое, что вошли с генералом, старший и младший, тоже смотрят на доктора, и он также им кивает . Я не понимаю, что это означает, зачем доктор кивает и генералу, и этим двоим, но знаю, что самый молодой среди них на самом деле самый старший. Самый главный, потому что он сын того, кто всех их в эту покойницкую ко мне посылает.

Меня привезли сюда четыре дня тому. Ночью, с завязанными глазами. Была зима, и запахов никаких не чувствовалось, только запах снега, но, судя по тишине, заполнившей уши, когда вывели из машины, привезли меня в лес. Лесная тишина отличная от тишины речной или полевой, я привык распознавать их еще в детстве. Только в детстве я не мог подумать, услышав лесную тишину, что меня в ней убьют, а тут подумал, потому что на первых допросах в тюрьме, из которой среди ночи меня в лес привезли, как раз этим пугали…

Под руки меня повели по ступенькам вниз, значит, в лесу было какое-то строение, и когда развязали глаза, увидел это холодно-голое, выложенное синим кафелем, похожее на морг помещение. Посередине стояла кровать; возле одной стены с часами на ней — стол, кресло и небольшой холодильник, а возле другой — что-то похожее на еще одну кровать, опутанную проводами, обставленную приборами и какими-то приспособлениями, одно из которых было с резиновой камерой, как для мяча, которым в детстве мы играли в футбол. Я решил, что это предназначено для того, чтобы дышать, и не ошибся: опутанная проводами, обставленная приборами кровать оказалась аппаратом для искусственного поддержания жизни.

Они не давали тем, кого сюда привозили, умереть… Если кто-то не выдерживал на кровати, стоявшей посередине комнаты, его перекладывали на кровать у стены. А потом опять укладывали на кровать посередине комнаты.

Господи, что они сделают со мной?

— У вас нет выбора… — в который раз произносит одно и то же генерал. — Вы называете страны, конкретные ведомства и конкретных людей, которые помогали вам готовить государственный переворот. Мы вводим препарат — и боли не будет.

Переворот, препарат… Мне УЖЕ больно, а он: боли не будет. Что значит «не будет?» Они вколят мне что-то такое, от чего я окочурюсь?

— Я не готовил государственный переворот.

— Вы называете страны, конкретные ведомства и конкретных людей…

— Доктор говорит: «У каждого человека свой порог боли, который он может выдержать. За этим порогом — смерть. От боли останавливается сердце». Он мог бы этого и не говорить, я всякий раз удивляюсь, когда боль начинает спадать, что сердце не разорвалось. Я навыдумывал множество стран, ведомств и людей, которые мне помогали, но это не те страны, не те ведомства и не те люди — им нужны другие.

Я спрашиваю: «Какие?..» — а они не говорят. Потому что сами не знают, какие.

Они, похоже, вообще не знают, чего хочет от меня человек, который ими руководит и посылает их ко мне.

— У каждого человека свой порог боли, который он может выдержать, за этим порогом смерть, от боли останавливается сердце, — повторяет слова доктора сын того человека, самый молодой из этих троих, которых послал он ко мне. И поворачивается к доктору: «Так, доктор?» Доктор в который раз кивает: «Так».

Первый спазм!.. Господи, дай мне не выдержать, дай мне умереть!..

Боль невыносимая… и длится, кажется, с того самого дня, когда я родился, и если такие муки ожидают нас после смерти за грехи наши, значит нужно либо не грешить, либо не умирать, а я умираю, услышал меня Господь… услышал, но не принял, я плохой верующий, да и не верующий я никакой, потому что весь в соблазнах, из-за которых вляпался в то, что не могло у меня получиться, потому что оно не мое… и Господь карает, оставляет меня жить в спазмах, в боли, которая дергает, скручивает, прошивает, пронизывает до мозгов, в которых панически суетятся, разрывая всяческие связи между собой и мной, нейроны… И когда я оклемываюсь, их выворачивает наружу, меня тошнит ими, нейронами, моими мозгами, в которых перекручивается сознание: я становлюсь как бы не я — и тот, кто НЕ я, на того, кто я, что-то все наговаривает, наговаривает, наговаривает, а старший из тех двоих, пришедших с генералом, записывает, записывает, записывает на диктофон и в записную книжку…

— Крепкий вы… — говорит доктор, когда генерал и те двое с ним выходят. — Ваш отец в каком возрасте умер?

Я не помню, в каком возрасте умер отец.

— А мать?

И про мать не помню… Я не помню даже про себя… Но помню про доктора, которому пробую сказать: «Пусть вы не можете это остановить, но…»