Максим Замшев - Концертмейстер

Дэн потянулся и чмокнул хозяйку в щеку.

— Со мной приятель. Арсений. Катин однокурсник.

Юля осмотрела их, поняв, что в руках у них ничего нет, чуть презрительно сказала:

— Сходите в магазин. Возьмите вина. Народ жаждет. А вы не догадались.

— Прости. — Дэн смиренно опустил голову. — И не карай. Исправимся.

Когда друзья с полными сумками вошли в квартиру, там уже шумели и курили.

Их прибытие встретили радостными возгласами. Бутылки мгновенно перекочевали на стол.

Катя кивнула Дэну так, будто они знакомы, но ничего особого между ними никогда не было.

На этом застолье Арсения занесло так, как заносит ребенка, катающегося с горки на берегу реки, в опасную близость к заледеневшей глади. С первых минут своеобразный шумный уют застолья, раскрепощенность участников, сладкое вино, Катя, по которой он за это время немного соскучился, хозяйка, душевно перебирающая гитарные струны и поющая приятным голосом песни о любви, Дэн, всем очень трогательно представивший своего друга как удивительного человека, музыканта и романтика, и общая атмосфера необязательности всего происходящего привели Арсения в небывалый восторг. Он даже сподобился на тост строками Пастернака:

Больше всех этому удивилась Катя и пересела к нему поближе.

— Я тебя, Храповицкий, прям не узнаю. Ты прям Цицерон. Дэн, что ты с ним сделал? — девушка потрепала Арсения за плечо.

— А что такого? Просто человек отдыхает. — Дэн изображал недоумение от Катиного вопроса.

— Ну да. В принципе да.

В какой-то момент Арсений ощутил дурноту. Сигаретный дым пронизал все его существо и, смешавшись с винной бродящей сладостью, напрочь сбивал его с толку. Тело перестало слушаться.

С трудом найдя в себе силы, он откланялся. Выйдя на лестницу, он сквозь какой-то вязкий туман увидел, как на верхней площадке Дэн обнимает Катю и что-то говорит ей, а та отворачивается.

Его они не заметили.

На улице ему чуть полегчало.

Вдруг он сквозь пелену нездорового сознания понял, что не дойдет домой, что у него нет сил больше выносить себя, что тело его, молодое, здоровое тело, сейчас под властью какой-то заразы и эта хворь победила все его силы.

Ноги принесли его на пляж около Петропавловки. Горожане загорали, забегали в воду, пили ситро и ели мороженое.

Солнце уже перекатилось на вторую сторону неба.

Около самой стены, в тени, ему попалась свободная скамейка. Он почти упал на нее. Сердце тяжело билось, язык во рту тяжелел горькой сладостью, голова начала кружиться. Он закрыл глаза, пытаясь таким образом остановить крутящуюся безнадежность своего бытия.

Пахло речной водой.

Теперь он слышал только звуки, в них ветер создавал контрапункт пляжному гомону, а его собственная песня осталась только в горле, в виде судорог тоски, утопить которую в череде застолий, как выяснилось, так и не удалось. Ему представилось, что на пляже сейчас Лена — загорает вместе с мужем, подставляя северному солнцу свою белейшую кожу, лениво вытягивая свое несравненное тело, а потом встает и бежит к воде, чтобы, разбрасывая брызги, окунуться, а затем изящно поплыть. Разумеется, он никогда не видел ни как она загорает, ни как она плавает, никогда не приходило ему в голову поинтересоваться, как ее девичья фамилия, как она жила до замужества, какие у нее отношения с родителями и прочее. Он освободил в ее сознании пятачок для себя, для своей любви, своей страсти и дальше этого пятачка не рисковал продвинуться. Да и особо не хотелось. Их знание друг друга исчерпывалось чувственностью. Фактам места не оставалось.

Если бы оставалось, он бы выяснил, что девичья фамилия его любимой Отпевалова, и уж точно десять лет спустя не припоминал бы судорожно, как звали врача, наблюдающего его отца после инфаркта.

Когда дед поставил на стол графин с водкой, Арсений твердо решил, что пить не будет. Не тот сейчас момент, не тот, говорил он себе. Нельзя сказать, что он совсем запрещал себе это. Но был у него опыт, научивший, как говорится, держать дистанцию и не подходить слишком близко к тому, что называется алкогольной эйфорией, неизменно приводящей к апатии и бессилию. Силы ему еще пригодятся.

Только Лев Семенович попытался плеснуть внуку в рюмку, тот прикрыл ее рукой:

— Я не буду. Как-нибудь в другой раз.