Максим Замшев - Концертмейстер

Дед раздосадованно покачал головой:

— Рюмка водки никогда не помешает. Боятся выпить только алкоголики.

— Я не боюсь. Просто нет настроения, — отговорился Арсений.

— Может, девушки, когда почтят нас своим присутствием, составят мне компанию? — шутливо произнес старый Норштейн. — Как думаешь, Дмитрий? Тебе, разумеется, не предлагаю. Ты еще мал.

— Мог бы и не говорить. — Димка вдруг испугался, что Аглая как-нибудь случайно брякнет матери, что они сегодня пили шампань-коблер. Это может привести к тому, что та отчитает его при всех, и в глазах Аглаи он превратится в совсем маленького и ведомого, которому до взрослой жизни как до луны. — А насчет компании? Составят, наверное. Не позволят тебе нарушать общественную мораль одному.

Он улыбнулся и подмигнул деду, чтобы тот, не дай бог, не усомнился в том, что внук шутит.

— Смотрю, сегодня твой «Спартак» пока держится. — старый Норштейн следил за всеми увлечениями Дмитрия.

— Не сглазь. Но сегодня и правда неплохо. Жаль, моментов несколько упустили. Уже бы вели. Надеюсь, во втором периоде поддавим. Капустин — просто красавец.

«Как будто и не было всех этих лет, — уговаривал себя Арсений, — и Димка, и дед такие родные, несчастья так и не возвели между нами никаких преград, а если возводили, то они развалились сразу же. Все мы внутри какого-то круга, где все понятно и каждый такой, какой он на самом деле.

В этой комнате сейчас нет ничего и никого лишнего.

И инструмент его тут, насупившийся какой-то, будто сгорбленный, глядящий на все исподлобья. Как же он любил его раньше, как досконально изучил все его повадки, как восторженно становился с ним одним целым, в иные моменты позволяя вырваться на волю скрытой в тугих струнах мощи, а порой прикасаясь к нему столь осторожно, что он звучал тишайше и кротко, с пьянящим неземным лиризмом, открывая в пианиссимо еще никем не достигнутые градации. Инструмент отвечал ему взаимностью. Никто, как он, так аккуратно не подкладывал под него дорожку из белых и черных клавиш при сложнейших пассажах, позволяя ему даже и лихачить, ничего не боясь. А потом он его бросил…

Уехал. Не взял с собой. Никак нельзя было взять. И вот они опять встретились. Надо ли им заново привыкать друг к другу? А если он останется здесь? На какое-то время? Начнет заниматься. Нет. Лучше не думать об этом. Там его ждут Вика, работа. Все это сразу не устроишь. Хотя с Катюшей Толоконниковой он договорится, наверное, что ему необходим внеплановый отпуск. Она, как всегда, пойдет ему навстречу. Найдет ему замену. Как всегда. Несмотря ни на что.

— Как там, интересно, наши дамы? Пойду их проведаю. Пахнет вроде вкусно. Дим, как второй период начнется, крикни мне, — как ни в чем не бывало произнес Арсений. Всем своим поведением ему сейчас хотелось показать, что он никуда не уезжал из этого дома и что это был лишь кошмарный сон об его отъезде. И этот сон нет никакой необходимости помнить после пробуждения.

Как только Арсений вышел из комнаты, Димка и Лев Семенович переглянулись, а потом каждый кивнул чему-то своему.

Но в коридоре стыд дотронулся до Арсения укоризненно. «Твой отец в больнице. Он едва не умер. Кошмар не окончен. Первым делом спасай его, а потом все остальное».

Тревога, такая же безотчетная, как в симфониях Малера, остановила его на несколько секунд. Из комнаты доносились звуки телевизора, где в перерыве хоккея шел документальный фильм о том, как перестройка восторженно принимается в трудовых коллективах, а на кухне неторопливо протекал разговор двух женщин, вежливый и в меру деловой.

— Я была бы очень вам благодарна, Светлана Львовна, если бы вы согласились позаниматься со мной. Что-то с английским у меня совсем не ладится. Скажите, сколько надо заплатить?

— Ну что ты, деточка. Какие деньги? Мы же не чужие. Я тебе с удовольствием помогу. Можем прям завтра и начать. Ты как на это смотришь?

— О! — Аглая захлопала в ладоши. — Как чудесно! Спасибо. Завтра непременно начнем.

«Надо зайти к ним. Надо как-то сделать так, чтобы это не выглядело натужным», — переживал Арсений.

Там, где мать, он все еще лишний. И это сразу не избыть. А если ему тут придется задержаться, пока отца не выпишут? Еще утром об этом нельзя было и помыслить, но сейчас это выглядит не таким уж не реальным. Почему нет? Не прогонят же его! А отцу, скорее всего, нужен будет кто-то, кто постоянно рядом. Получится ли у них заштриховать, как ненужную деталь на рисунке, ту пропасть, что разверзлась между ними, и все эти годы в ней раздавался только холоднющий несмолкаемый свист отчаяния и непонимания? Неплохо, что Аглая зашла. При ней они не начнут выяснять отношения, не утонут в старой грязи, и это уже что-то. И самое тонкое, смутное и страшащее: увидятся ли мать с отцом? Будут ли всячески избегать встречи, делать вид, как они хорошо умели в прошлом, что их нет друг для друга? Или нет?