Бруно Апиц - Повести и рассказы писателей ГДР. Том I

Демобилизованный запасной Вильгельм Кегель, ухмыляясь про себя, раскуривает трубку. Пройдя несколько шагов и еще раз обернувшись, он замечает, что человек в непромокаемом плаще уже заклеивает только что появившийся плакат. Кегелю это кажется забавным. Он делает несколько шагов обратно и с любопытством читает:

«Рабочие! Граждане!

Отечество на краю гибели.

Угроза надвигается не извне, а изнутри: от группы спартаковцев!

Убивайте ее вожаков!

Убейте Либкнехта!

Тогда у вас будет мир, работа и хлеб!

— Вот морда, — невольно вырывается у солдата, он гневно сжимает кулаки.

Ведь, в конце концов, и он провел четыре года на фронте, был дважды ранен; но ему не показали этого призыва, подстрекающего к убийству из-за угла. Да и его составителям пришлось бы несладко. Вильгельм Кегель хоть и был членом союза металлистов, но до сих пор весьма мало интересовался вопросами политики. Однако к Карлу Либкнехту, солдату строительных частей, первым поднявшему свой голос за мир и взаимопонимание между народами и в результате угодившему на каторгу, Кегель испытывал с самого начала глубочайшее уважение.

Погруженный в свои мысли, фронтовик-инструментальщик Кегель уже дошел до туннеля городской электрички на Лизенштрассе и вдруг опять увидел человека в непромокаемом плаще. Будь ты дважды проклят, да он еще и хромой!

И какая шваль расклеивает здесь призывы к убийству от имени фронтовиков!

Одним прыжком Кегель настигает негодяя и хватает за воротник. Он трясет его так, что тот роняет скрытый под плащом сверток с плакатами и ведерко из-под повидла, наполненное клейстером.

— Подожди, собака, я покажу тебе, как от имени фронтовиков заниматься подстрекательством к убийству, да еще в сочельник, я тебя отучу… — Кистью с клейстером он бьет негодяя справа и слева по лицу, а оно еще не старое, и безобразным его делает не только страх.

Тот старается заслониться от ударов, подняв локти, и визжит:

— Отпустите меня, я никогда больше не буду!

В этот вечер на Акерштрассе еще безлюднее, чем обычно, все же на крик собирается несколько человек.

— А что он сделал? — справляется высокий молодой парень, у которого под мышкой вместо рождественской елки зажата маленькая сосенка.

— Вот, прочтите-ка… — говорит работница, подобравшая один из плакатов. И затем сама читает вслух срывающимся от негодования голосом текст плаката.

— Ясно. Поджигатели войны опять заработали!

— Они же сегодня утром обстреляли манеж.

— Да, это называется «на земле мир»! Самое лучшее — сразу его и прикончить, подлого хитрюгу!

Так наперебой кричат люди. С десяток сжатых кулаков швыряют и толкают парня, и он, как тюк, мотается из стороны в сторону.

— Дайте ему хоть подарок с елки! — кричит какой-то железнодорожник, подхвативший ведро. И затем нахлобучивает его на голову подстрекателя, так что клей брызжет на собравшихся.

Все отскакивают, бранятся и хохочут. Этой минутой и воспользовался избитый. Он сорвал с головы ведро и с такой быстротой, которой нельзя было ожидать при его хромоте, помчался прочь.

— Пусть его бежит, с него для праздника хватит… — С этими словами, которые он едва в силах выговорить от смеха, Кегель, схватив за стволик сосенку, удерживает молодого человека, рвущегося вслед за хромым. При этом свет газового фонаря падает на их лица.

Оба узнают друг друга.

— Пауль? Мальчик?..

— Отец, ты?.. И надо же, в сочельник! Ну и обрадуются бабушка и малыш.

Мамаша Кегель только что допекла рождественские пряники из овсяных хлопьев на сахарине, когда Пауль появляется в дверях со своим деревцем.

— У тебя такой вид, будто ты встретил рождественского деда.

— А я и встретил, и он дал мне для вас кое-что очень хорошее.

— Да уж вижу… вот эту метлу. Ты ее, наверно, стащил в гумбольдтовской роще.

— Нет, бабушка, я взял ее у Мазилы.

— Ну, значит, Мазила украл. И вечно твой Мазила; сколько раз я говорила, не водись ты с этим бродягой, он добру тебя не научит. Подожди, вот вернется отец…

— Вот он и вернулся… а что этот озорник опять натворил?

С этими словами в комнату входит Кегель и обнимает побелевшую от неожиданности мать. Потом хватает малыша, который стоит в сторонке, широко раскрыв глаза от изумления, подбрасывает к потолку худенькое тельце и радостно восклицает:

— Да-да, Атти, отец опять дома, отец!

Спустя полчаса члены маленькой воссоединившейся семьи сидят в уютной комнате и беседуют. Стол накрыт белой скатертью, и на нем стоит в этот рождественский вечер украшенная потускневшей капителью заменяющая елку сосенка, на которой Паулю после многочисленных попыток все же удалось прикрепить три так называемые «гинденбурговские свечи» [4] Жестяная банка, залитая парафином. . Остро пахнет горелыми сосновыми иглами и настоящим кофе, который отец берег многие месяцы в подарок для матери. Он привез также две банки мясных консервов, большую буханку хлеба и несколько пакетов солдатских сухарей.