Дэвид Арнольд - Детки в порядке

– Так что же? – спросил я. – Какое название?

Баз улыбнулся, и взгляд его затуманился, и впервые я знал наверняка, куда он отправился: туда, где они с отцом спокойно смотрели кино; где он укачивал маленькую сестренку под старые гимны о великой милости поутру; где они с Зазом вели заполночь тихие беседы; где им с мамой не приходилось писать Главы. В этой стране единственными взрывами были взрывы смеха, где преломляли только хлеб;

где с чистых ночных небес Браззавиля на землю падали лишь звезды.

– «И они жили, и они смеялись, и увидели, что это хорошо», – сказал Баз.

Он повернулся и пошел через дорогу.

Манхэттен – лучшее место, чтобы почувствовать себя ничтожной. И не только в метафорическом смысле, хотя если вспомнить Ральфа Лорена, Лобутены и Кейт Спейд, то и так тоже. Но вообще здесь столько людей, столько машин, столько зданий и зданий на зданиях, огромные просторы, настолько громадные, что и словами не опишешь, разве что если сказать, что Манхэттен – это вертикальный океан и тротуары – это пляж. Стоишь там, задрав голову, и думаешь: «О боже мой, да где же оно заканчивается?»

Бесконечный горизонт.

Мы с Виком стоим у подножия Рокфеллер-Центра. Фрэнк выпустил нас из машины, но, видимо, припарковаться было негде. Он опускает стекло со стороны пассажира, протягивает Вику телефон и тонкий сверток наличных:

– Скучал по своему мобильнику?

– Да не особо, – говорит Вик, убирая телефон в карман. Он пролистывает купюры: – А это зачем?

– Сейчас Рождество, и вы собираетесь на обзорную площадку известной нью-йоркской достопримечательности. Очень недешевое сочетание.

Вик надевает на плечи рюкзак и склоняется к окну машины:

– А ты не пойдешь?

– Парковка тут – ужас что такое. Слушай, позвони мне, когда подниметесь, ладно? Хочу сразу узнать, если вы ее найдете. Я просто покручусь тут, пока не отзвонитесь.

Даже вязаная шапка не защищает голову от всюду проникающего холода. Я достаю пачку сигарет и зажигаю одну, пока Фрэнк с Виком таращатся друг на друга, пытаясь понять, что же сказать дальше. Было бы даже мило, если бы не было так неловко.

Затянуться.

Выдохнуть.

Успокоиться.

Вик прокашливается.

– Эмм… ну…

Прямо за нашими спинами гудит клаксон. Фрэнк гудит в ответ и улыбается Вику:

– Не за что. А теперь иди разыщи нашу девочку.

Он поднимает окно, въезжает в поток машин и исчезает в глубине.

Затянуться.

Выдохнуть.

Успокоиться.

– Он милый, – говорю я.

Вик отворачивается от дороги и смотрит на меня:

– Ты милая.

От смеха у меня изо рта вырывается облачко дыма.

Вик подходит на шаг ближе:

– Мне жаль, что ты куришь.

– Не указывай мне, что делать.

И Вик целует меня, пока в нас врезаются волны людей, и я роняю сигарету, и он сует руку мне под шапку. Его рука холодит мне бритый висок. Его другая рука лежит у меня на спине, и я чувствую, как он волнуется, как тщательно просчитывает каждое движение, но это не важно. Мне нравится его просчитывание. Губы у него холодные и твердые. Я держу глаза открытыми, потому что знаю, что закрыть свои он не может, и мы находим сладость в нашей взаимной осознанности. Это асимметричный пир с открытыми глазами, панковскими стрижками, открытыми ртами, холодными зубами, подвижными языками. Поцелуй заканчивается как все поцелуи: мы ему надоели, когда он нам – еще нет.

– Ты почувствовала? – спрашивает Вик.

Между нами все еще висит слабоватое облачко дыма.

– Что?

– Мою улыбку. Я хотел, чтобы ты почувствовала.

Я встаю на цыпочки и целую его в лоб, потом в нос, потом в губы, потом в подбородок.

– Чувствую.

Боже, как мне нравится этот сладкий и липкий бульон Манхэттена.

Сложно перестать думать в категориях необходимости. Когда РСА нужен был хлеб, мы не покупали мороженое. Мы разделяли на порции то, что доставалось нам от «Бабушки», так как знали, что придется ждать до следующей раздачи. Мы привыкли планировать на будущее и в процессе узнали, что бережливость сродни мускулам: чем больше тренируешь, тем сильнее становится.

Поэтому, когда Вик протянул шестьдесят баксов, чтобы мы доехали в лифте до вершины долбаного небоскреба, я громко фыркнула. Билетер странно на меня посмотрел, словно это у меня, а не у всех остальных, были проблемы с восприятием денег.

– Простите, – сказала я. – Уверена, что поездка на вашем лифте стоит каждого цента.

Мы последовали к лифту за людским потоком – оголтелые туристы, если судить по футболкам, безделушкам и шоколадкам, которые они накупили в магазине сувениров.