Дэвид Арнольд - Детки в порядке

Я ставлю урну между ног, достаю из кармана фотографии и смотрю на первую: мама с папой, юные влюбленные родители, стоят на этом самом месте, и за спиной у них Нью-Йорк. Я думаю обо всем, что произошло между тогда и сейчас.

Все иначе: Башни-Близнецы исчезли.

Все по-прежнему: город жив.

Все иначе: я здесь.

Все по-прежнему: мама с папой здесь.

Все иначе: папа в урне.

Все по-прежнему: мы, каждый из нас, все так же безнадежно надеемся.

Все вращается вокруг одновременных чрезвычайных противоположностей.

Вторая фотография предлагает историю о самом начале. Мама с папой и их свежие татуировки: восток и запад. Я поднимаю взгляд на маму, опускаю на папу. Видимо, татуировки сработали. Даже сейчас папа направляет нас в нужную сторону.

– Откуда это у тебя? – Мама берет фотографию в руку и закрывает рот другой рукой.

Я не отвечаю. Она знает, откуда у меня фото. Третье я держу у сердца и не показываю: оно только для меня. Может, однажды оно станет нашей историей начала. Может, у нас с Мэд будет ребенок, и этот ребенок найдет фото, на котором будет только его мама и никого больше, и поймет, что это та же самая любовь от востока до запада, которую я увидел в своих юных родителях.

Мама вытирает глаза, протягивает мне обратно фото и смотрит на город:

– Когда ты ушел, я чуть с ума не сошла. Конечно, позвонила в полицию. И я поняла кое-что, хотя не сразу.

– Что?

– Я знаю тебя. Я знала, что ты откроешь урну, найдешь список. Я просто знала. Поэтому я пошла в «Гостиную», но когда добралась туда, ты уже ушел. Я ждала на скамейке, но не знала, побывал ты уже на Утесах или нет. И тогда я поняла, что единственная возможность поймать тебя – это забежать вперед. Я добралась сюда четыре дня назад. Нашла дешевую гостиницу рядом. Ну, дешевую по меркам Нью-Йорка.

– И ты приходила сюда каждый день?

Мама кивает:

– Пакую с собой обед и ужин. А потом сажусь вот на эту скамейку и жду, пока меня не выгонят в полночь.

Я стараюсь не думать, сколько денег мама здесь просадила.

Уйму. Огромную уйму.

– Вик, ты для меня весь мир. Если ты не хочешь, чтобы я выходила за Фрэнка, то я и не буду.

Ее слова принимают очертания, взлетают в эфир, и я стараюсь думать сердцем.

– Я хочу, чтобы ты была счастлива… – Пока что я высказал только половину. – Я просто не хочу забывать папу.

…

– Мы не забудем, – говорит она. – Обещаю.

Я убираю фотографии в карман и достаю мобильник.

– Ждешь звонка? – спрашивает мама.

– Я должен был позвонить Фрэнку. Сказать, что у тебя все хорошо. Но у меня нет его номера.

– А-а… Ну, так или иначе, сеть тут не ловит.

Она права: телефон показывает, что связи нет. Где-то в моей Стране Ничего я слышу обрывки разговора, что случился сегодня раньше.

Оставьте голосовое сообщение?

Не могу. Почтовый ящик заполнен .

Тогда я сильно разволновался из-за этого разговора между сержантом Мендес и детективом Рональдом. Дело было не в том, что ящик заполнен, а что мама не поднимала трубку.

– В первый же день здесь, – говорит мама, – я поняла, как оторвана тут от мира. Если бы тебя нашли, я бы никак не смогла об этом узнать. Поэтому каждую ночь, как только я выходила из лифта и телефон начинал ловить сеть, я звонила сержанту Мендес узнать, нет ли новостей.

Четыре ночи подряд она справлялась обо мне по телефону. И каждый раз звонила сразу после полуночи.

Я убираю телефон в карман:

– А Фрэнк?

– А что Фрэнк? – спрашивает мама. По ее тону слышно, что она удивлена вопросом не меньше меня самого.

…

– Он себе места не находит, мам.

– Я позвонила ему, – говорит она. – Дважды. Сказала, что у меня все хорошо. Но на самом деле думала только о том, что ты ушел из-за него.

Я отодвигаю браслет РСА и смотрю на крошечные дорожки, ведущие в никуда. Самый печальный из талисманов, особая татуировка. Мягкая ткань возвращается на место, и я знаю: теперь с этим покончено. Крохотные дорожки поблекнут – и новых не будет. Мэд не только сшила метафоричные заплатки вместе. Она не то чтобы починила меня, она помогла мне починиться самому.

Она отвезла меня в Сингапур.

– Мам, мне кажется, Фрэнку надо дать второй шанс.

Она улыбается искоса; мне нравится, когда она улыбается искоса.

– Ты так думаешь?

– При одном условии.

– Каком?

– Ему придется прочесть собрание сочинений Достоевского, прежде чем купить следующую биографию Черчилля.

Она смеется, как маленькая птичка. Может, я всегда был частью удивительной стаи?