Дэвид Арнольд - Детки в порядке

Кажется, это было несколько недель назад.

Но Баз все еще там.

И тут я понимаю, почему все остальные Главы подарили Базу куда больше, чем свою историю. Баз сам что-то отдал мне. Я не могу подобрать этому имя, но это что-то, чего раньше у меня не было. Что-то теплое, настоящее. Что-то похожее на то, что было у нас с папой.

Они напоминали мне друг друга. И дело было не только в планах на будущее и бейсболе. Они понимали бурление под поверхностью; их бурление прорывалось на поверхность и взрывалось ярчайшими из красных огоньков.

– Ладно, теперь моя очередь делать заявление, – говорю я.

Мэд улыбается мне:

– Давай.

– Я, Бруно Виктор Бенуччи III, будучи в здравом уме и трезвой памяти, сим объявляю на все четыре края округа Берген…

У округа есть четыре края?

– На все края округа Берген, сколько бы их ни было, объявляю, что обязуюсь посещать полицейское отделение Хакенсака на ежедневной основе, где буду доводить всех до родимчика своей навязчивостью, пока они не отпустят База Кабонго.

… …

Мы не отрываясь смотрим на здание участка. Заявления недостаточно, совсем недостаточно. На самом деле, как только стало ясно, что его не собираются отпускать, мне пришла в голову мысль. Эта идея вряд ли обойдется мне даром, но это мелочи в сравнении с тем, что я получил от База.

В моем скоплении оставалось так мало красных огоньков. Я уже потерял папу; еще один огонек я потерять не могу.

– Я серьезно, – говорю я. – У меня есть план.

– Хорошо.

Даже на этом зверском морозе, где недолго отморозить пальцы, близость Мэд однозначно согревает. От этого мне становится грустно за свое будущее: кто знает, когда – и как часто – я буду с ней видеться. Но за настоящее мне радостно, потому что сейчас она здесь. Прямо здесь. Рядом со мной. Мэд, собственной персоной.

… …

– Ты уверен, что он придет? – спрашивает она.

Весь день до мамы так никто и не дозвонился, поэтому, прежде чем уйти из участка, я попросил одного офицера позвонить Фрэнку, чтобы он нас забрал. В памяти всплывает воспоминание: Клинт с Кори вопят со своих насестов в гостиной, пока Фрэнк опускается на одно колено. И теперь я тоже сомневаюсь: а он вообще придет?

– Придет, придет, – говорю я, надеясь, что голос у меня звучит увереннее, чем мои мысли.

– Как думаешь, он сможет отвезти меня до автобусной остановки? – спрашивает Мэд.

– Конечно. Когда мы уедем из больницы.

– Из больницы?

Я надеюсь, что в моем взгляде читается: «Ты чего, вообще?!»

– Мэд. У тебя травмы. Тебя, наверно, на несколько недель в больницу положат.

– Вик…

– Не хочешь в больницу? Ну ладно. Только не приходи потом плакаться, когда твои кости срастутся под странными углами.

– Ты ведь знаешь, что мне надо уехать, да?

Я сглатываю комок в горле, избегая смотреть на нее.

– Сержант Мендес сказала нам не уезжать из города. У тебя могут возникнуть серьезные проблемы.

– Я не могу оставить бабушку одну. Мне надо уехать.

Я смотрю на свои ботинки. Как же я их ненавижу. Чертовы сраные ботинки.

– Ладно. Тогда я тоже поеду.

– Вик…

– Да. Поеду.

– А как твоя мама? А как Баз? А как твой план? Ты уедешь, и кто станет заявлять на четыре края округа Берген…

– Или сколько бы там не было краев.

– Да, или сколько бы там не было краев. Тебе нельзя уезжать, Вик. Пока нельзя.

Мне хочется изо всех сил поцеловать ее за это «пока нельзя». Прямо изо всех-всех сил. Но это мои личные проблемы, потому что рядом с ней я всегда себя так чувствую. Но нельзя же постоянно изо всех сил целовать девушек. В этом я почти уверен.

– Так что же нам делать? – говорю я.

– Не знаю.

– Мы что, больше никогда не увидимся?

– Конечно увидимся. А пока мы можем смотреть на один и тот же закат.

Мне хочется сказать, что она может засунуть свой закат, куда ей вздумается; мне нужно само солнце.

Но я молчу.

– … И ты расцветаешь розами, куда бы ни пошла .

Пока Мэд поет, я потираю крошечную царапину на горле. Привет от Автопортрета. Я все еще чувствую его крепкие пальцы у себя на плечах, жар его дыхания за ухом. Он был сильным, но Заз сильнее. Я думаю про больничную фотографию папы Коко, Томаса Блайта. Возможно, мне никогда не узнать, что с ним случилось, но, если учесть, с какой легкостью Заз одолел Автопортрет, я могу нарисовать вполне правдоподобную картину. Я слышу голос Заза в жироуловителе. «Нсимба и мама, – сказал он. – Они были мертвы». Их убили. Он тогда был совсем малышом… даже представить не могу.