Сами Михаэль - Виктория

— Мальчик сохнет. Кожа да кости. Кто-то должен с ним поговорить.

— Дурак, о ком ты плачешь? — шептал Рафаэль на ухо своему ученику. — Как Иерусалим славится своими раввинами, так Бейрут — своими девками. Такого товара ты и не нюхивал. Любого цвета, любых форм. Да этой Тойе пришлось бы месяцами ждать, пока ее допустят подносить захлауи [33] Захлауи — ливанский арак, заправленный лимоном. в публичных домах, которыми красен Бейрут. Ты по ночам глаз сомкнуть не сможешь, потому что в ноздрях будет стоять аромат моря и белокожих христианок!

И чтобы подтвердить свой рассказ, сделал парню одолжение, впервые в жизни взял его с собой в театро . Через два дня Эзра вручил Тойе исписанный черными строчками листок, сел в машину и в столбе пыли скрылся в пустыне. Тойя, которая в жизни ни разу не переступила порога школы, не смогла прочесть ни слова, а потому пошла в ряды писцов, составлявших прошения в сарае [34] Сарай ( турецк. — «дворец») — комплекс зданий восточного типа, расположенных в старинном квартале Багдада Сук-ас-Сарае. возле правительственных служб, и вернулась оттуда вся сияющая. Она заперлась в своей комнате, многократно сложила бумажку, превратив ее в крошечный шарик, сшила для нее шелковый футлярчик, повесила на шею, как медальон, и не расставалась с ним никогда, даже когда на нее взбирался Дагур.

Великое потрясение, связанное с приходом англичан, будто пробудило еврейскую общину от долгой спячки. Двадцатый век вторгся сиянием электрических ламп и рокотом мчащихся автомобилей. Евреи вырвались из своего захолустного квартала и растеклись к югу, в районы по берегам Тигра. Там они выкорчевали пальмы и вместо них поставили красивые дома, окруженные цветниками. Экзотический костюм Рафаэля стал привычной одеждой для многих. Мужчины обнаружили силу печатного слова и, вернувшись на землю, штурмовали его с настойчивостью горнопроходцев. Бизнес процветал, и благоденствие изменило жизнь. Отец Виктории сменил кафтан и плащ на европейский костюм и, подобно Рафаэлю, украсил себя роскошной тросточкой. Они с Йегудой закрыли свой торговый дом и привели в порядок унаследованную от Элиягу мастерскую по изготовлению брошюр и тетрадей. Судьбе было угодно, чтобы и через пятьдесят лет эта мастерская кормила Мурада, который вместе со странной горсткой единоверцев так и остался в Багдаде, покинутом евреями и претерпевшем потрясения военных переворотов. Настолько он был верен собственной робости, что не осмелился подняться с массовой волной эмигрантов и перебраться в Израиль.

Виктории казалось, что это Рафаэль сотворил с городом чудо. Подобно тому, как сумел разбудить ее тело и поднять бурю в ее чувствах. Она тайком сходила к мудрому старцу Джури Читиату и попросила у него совета, как сберечь свое счастье. Он порекомендовал посыпать соли от дурного глаза и увеличить сумму пожертвований. Доходы Рафаэля были больше, чем доходы Йегуды и Азури, вместе взятых. Под предлогом щедрой платы за проживание в застекленной комнате и под всякими другими предлогами он давал им на мастерскую весьма солидные суммы, чтобы смогли немного прийти в себя. Теперь она только усмехалась на злобную ненависть матери к Рафаэлю и даже простила ей раны прошлого. Рафаэль ее любит. Рафаэль с вожделением смотрит на ее тело, чудодейственными пальцами приводит в реальность ее потаенные фантазии. Да он и всегда ее любил. Никогда не увлекался другой женщиной. К другим прикасался лишь потому, что она была еще мала и девственна, и это был способ ее дожидаться.

Даже и без советов Джури Читиата она стала щедрее и научила себя сочувствию к другим. Раз, услышав со Двора стоны от боли, положила Клемантину в люльку и побежала к перилам. И увидела, что железные руки слесаря Гурджи дубасят Мирьям по голове, а потом немилосердно хлещут ее по лицу. Йегуда, присев на своей лежанке в аксадре, протестующе хлопал ладонями по коленям. Заостренная борода слесаря дрожала от ярости, глаза метали молнии.

— Воровка, снова обчистила мой кошелек!

Кровь текла из разбитого носа Мирьям. Ее пышная фигура застряла между входом в кухню и лестницей, и она все пыталась руками защитить от мужних кулаков свои налитые молоком груди.

— Азиза! — плакал Йегуда. — Азиза, нашу дочь убивают. Где ты?

Азиза вклинилась между зятем и дочерью:

— Зверюга, оставь ее в покое!

Пальцы слесаря впились в толстое плечо тещи так, что она закричала от боли.

— Необрезанный, преступник! — кричала она. — Ты мою дочь не трогай!