Сами Михаэль - Виктория

Виктория на втором этаже вытряхивала коврик Михали, единственное наследство, полученное от бабушки, и хохотала при виде детишек, спасавшихся от мышей.

— Чтоб Господь залепил тебе рот на веки вечные, мерзавка!

Ее мать сидела внизу, посередь образовавшегося пруда, поджав ноги и так, будто эта вода, и мыши, и детские крики помешали ее дреме. Одета она была все в то же истрепанное траурное платье. Живот уже торчал над водой, и Азиза и другие опытные женщины считали, что на этот раз везения не будет и сына она не родит. Потому что живот немного продолговатый и ее рвет по утрам и вечерам, как всегда, когда она носит девочку. Наджия им поверила и завела новую привычку. В минуты отчаяния, печали или ярости уже не хлестала себя по лицу, как делала до сих пор, а молотила по животу — мол, вот и накликали на себя все горести мира, а потому что цеплялись за невезучую руку Азури. Ведь и бизнес его хиреет, и силы тают, и на свет производит одних только баб. Подвал и дренажный колодец залило до основания, и вода продолжала стоять во дворе, а Наджия так и не тронулась с места. Женщинам и детям пришлось вычерпывать воду ведрами и выливать ее в пыль переулка, пока не пришли соседи, которым подключение к сети водоснабжения было не по карману, и не забрали ее для мытья и стирки. Вода спадала, и постепенно, сантиметр за сантиметром, взорам открывалась нижняя часть тела Наджии. Хворостинки, глина, печная зола налипли на подол ее платья, и она, сидя там, уже напоминала странное растение, торчащее в русле реки, из которого схлынула вода. Она сидела, вперившись глазами в лежащего в аксадре Йегуду, пока тот не заморгал от страха, которого и сам не мог объяснить. Уже несколько недель лежал он, прикованный к лежанке, и был не в силах самостоятельно добраться до туалета. Он просил Азизу, чтобы она туда его отвела, и, присев на корточки над открытой ямой, все держал ее за руку и не давал закрыть за ним дверь, потому что в этом заведении нет окна, а ему в темноте страшно, и Азиза стояла там, кривясь от зловония. Вид уважаемого сребровласого старца, сидящего в зловонном сумраке, приводил в ужас его почитателей. Как и Виктория, он тоже будто пребывал в плавании и со страхом глядел на мир, который, мелькая, проносился мимо него. Во дворе разрасталась весна, весна наливающихся грудей, взрослеющих девочек и мальчиков, беременностей и родов. И как страшно, что это угасание происходило именно весной! Он с завистью говорил о душевной стойкости Михали, которая с таким благородством сумела отдать Богу душу. День-другой он стоял на своем решении не робеть и не позориться, но награда ему за столь безмерное усилие была нулевой. Он был погружен в себя и не реагировал ни на что вокруг. Когда Азиза сообщила ему, что скоро ему предстоит стать дедушкой внука, он думал только о том, что внук-то родится, а вот он исчезнет навсегда. И если это так, чему же радоваться? Азиза не уставала его подбадривать и рассказывала, что Эзра успевает в учебе и он поедет в Бейрут и там приобретет себе мудрость и знания и вернется с дипломом провизора. Он глядел невидящим взором и молчал, а душой поражался, почему ж это мозгу не ухватить, что ему не дожить до того дня, как Эзра вернется из Ливана. Мудрый Джури Читиат в последнее время прописал ему диету, похожую на пост, и его это бесило, потому что именно сейчас его тянуло на запретную пищу. Он уже бросил заполнять листы, написанные по-арабски ивритскими буквами. И из-за этого его состояния ему побоялись сообщить, что Абдалла Нуну умирает, хрипит, как заколотая овца, и из его рта уже вынули чудесные протезы — чтобы не подавился. Маатук Нуну, почти забросив свою лавку, маячил взад-вперед по переулку, мимо отцовской двери, а Нуна совершенно извелась из-за Герата, до того, что Хана, сестра умирающего, решила натравить на калеку-дядю внуков и прогнать его, как прогоняют кошек. Но в таком Дворе, как этот, секретов нет, и в конце концов Йегуде стало известно о состоянии Абдаллы Нуну. Ангел смерти, впившийся когтями в соседа, у которого на счету немало грязных делишек, подкрадывается теперь и к нему, к Йегуде, кто всю жизнь пытался держаться подальше от греха. Когда Наджия на него уставилась и он увидел, как она торчит в своем траурном платье из глины пола, будто какое-то растение, ужас обуял его мозг, и ему показалось, что перед ним сам ангел смерти.

— Уберите ее отсюда! — простонал он. — Пусть уходит. До каких пор будет здесь вонять в этом прогнившем платье?

Наджия хлопнула себя по животу, приподнялась на четвереньках, потом встала на ноги.