Сами Михаэль - Виктория

— Ну, гадюка, под каким это петухом ты в последнее время складываешь перышки, а? Уже и Эзра тебе не гож?

— Посиди хоть немного с мамой! — укоризненно сказала Мирьям. Она не заметила, что он занят совсем другим делом.

Лицо Флоры зажглось насмешливой улыбкой.

— Эй, ты теперь поосторожнее! — бросила она, намекая на Рафаэля, а вовсе не на собственного мужа.

Эти двое, Ашер с Рафаэлем, двинулись вдоль перил средней крыши навстречу друг другу, и руки Ашера протянуты для объятия, а на лице Рафаэля — готовность принять наказание.

Эзра весь кипел.

— Ну, погоди! — показал он на прорезь своих штанов. — Еще умолять будешь, но его не дождешься, и чтоб черви в твоих глазницах ползали, змеюга ты этакая!

Смех Флоры понесся по всему двору, звонкий смех невинной девчонки, которая на минутку забылась-заигралась. Этот девичий смех растоптал аптекаря, и, гневно сплюнув, он пошел прочь.

Виктория взглянула на Тойю, ссутулившуюся, потерянную, застывшую у очага.

— Ну, что ты себя доводишь? — с жалостью упрекнула ее Виктория. — Да вытри ты об него ноги. Охота тебе так по нему убиваться?

Мирьям позавидовала, что они с Тойей так откровенны.

— Что это вы там на пару затеяли?

Виктория с усмешкой помахала ей рукой. Ее вдруг охватило бесконечное счастье. Вот и снова ей вернулись права в этом Дворе! Тойя ищет у нее утешения, Мирьям ее ревнует. Весь дом стоит на ушах из-за того, что ее кормилец вернулся. И вдруг улыбка на ее лице застыла.

— Где Альбер?

Она увидела, как ее сестры, которые, как предполагалось, должны были за ним следить, идут с Клемантиной от двери подвала к нише, где стоит бочка с водой. И тут же кинулась во двор.

— Там, — показала Клемантина на площадку перед лестницей.

Она в два прыжка оказалась там и увидела, что оба Альбера, и сын и брат, с аппетитом сосут груди ее матери. Крюк ревности вонзился ей в сердце, вспыхнула обида, будто Альбер-Тория специально ее предал, желая уязвить. А он благим матом заорал, когда она оторвала его от груди Наджии. Она тут же вынула свою свежую грудь и сунула ее в орущий ротик, а в глазах появилась опустошенность человека, оказавшегося на грани катастрофы. Сзади раздался насмешливый голос отца:

— В молоке твоей матери нет отравы!

Брови ее расправились. Она провела пальцем по вспотевшему лобику младенца и пробормотала:

— Изменник, изменник! Весь в отца!

Через час в аксадре уже царила праздничная атмосфера. Под тремя лампами, льющими яркий свет на изобилующий яствами стол, соединились в радостной встрече десятки людей и, сгрудившись в тесном пространстве, с открытыми ртами слушали рассказ о том, как Рафаэль чудом восстал из мертвых. Сборы от пожертвований, переданные ему после посещения человека из Абадана, растаяли в этом роскошном санатории в мгновение ока. Сердца сестер милосердия Рафаэль растопил, но они бессильны были помочь, когда его собрались оттуда изгнать. И тогда он понадеялся на сердоболие директора. «С того дня, как я сюда поступил, — сказал он ему в кабинете, — я видел лишь пару-тройку людей, покинувших ворота вашего заведения на собственных ногах. Всех остальных вынесли в гробах, в окружении скорбящих родных и друзей». Про себя он слышал, что его случай особо тяжелый, что он безнадежно больной, дни которого сочтены. И лечили его только для видимости, потому что тратить на него дорогие лекарства не имело смысла. Он не был на них в обиде. Был благодарен им за приятную палату, за пьянящий горный воздух, за обильную пищу, за книги, которые хранились в библиотеке, — все это сделало его последние дни вполне сносными. Теперь он готов был отказаться от дорогой палаты, и переселиться во флигель для прислуги, и даже немножко работать. «Похороните меня здесь, — сказал он ему, — в одной из ям, за холмом. Я слышал, что врачам нужны трупы для исследований. Так вот, я заранее продаю вам свое тело. Мне идти некуда. Я не из тех, кто оставляет по себе след. Когда я маячу у людей перед глазами, они меня любят, а исчезну, то никакой беды не случится. Таково проклятие человека, который все, что имеет, тратит на других. Когда он обнищал, от него ничего больше не ждут. Его вычеркивают из памяти еще до того, как он умер. В лучшем случае помнят его грехи».

Рафаэль встал, когда говорил. Виктория была потрясена тем, что, как оказалось, до сих пор видела события совсем не в том свете, в каком они представлялись ему. Ей вспомнилось драгоценное украшение, отделанное бриллиантами, которое он подарил своей матери, — и как она, его мать, не согласилась им пожертвовать ради лечения сына. Рафаэль знал, что люди вокруг слушают его, словно зачарованные. Слезы без утайки текли по толстым щекам Мирьям. Тойя закусила губу. Когда он снова повторил слово «санаторий», все головы вздрогнули, будто кто-то ударил в гигантский колокол. Он по привычке вытер платком сухие губы. Флора поспешно очистила апельсин, разделила его на половинки, потом на дольки и протянула их на ладони. Ее язык медленно прошелся по верхней губе. Эзра подал ему рюмку арака, и, когда Рафаэль принял из его рук рюмку, Флора начала подавать ему дольку за долькой, со своей руки, и он рассеянно их брал, не глядя на нее. Азури счел несносным такое поведение женщины и сердито кашлянул, как делал всегда, когда ему мешали надевать тфилин. Виктория вся кипела от ревности, пока не увидела рассеянный взгляд мужа — такой же взгляд был и у человека из Абадана. Он все еще пребывал далеко отсюда. И тогда она поняла, что в пустыне его одиночества ни для нее, ни для Флоры места нет.