Сами Михаэль - Виктория

Виктория уткнулась лицом в Альбера-Тория, чтобы скрыть смятение. Как это он сумел разглядеть, что висит на шее девушки, лопочущей по-английски в другой комнате больницы?

— Она была красивая? — спросил Эзра — вопрос, на который она уже знала ответ.

— Волосы, как золото и шелк, — закрыл Рафаэль глаза, — а кожа, как персик, зарумянившийся на солнце.

Виктории не удалось скрыть своей ненависти.

— И что с ней случилось?

Его очки растерянно на нее уставились, и она еще больше покраснела.

— Через несколько недель отец с матерью приехали в еще большей черной машине, и на ее заднем сиденье уместился гроб.

Четыре женщины стали бить себя в грудь, как это делают плакальщицы. Из-за ревности Виктории неизвестная девушка стала любимицей Двора, только что распрощавшейся с жизнью.

— А этот врач, — продолжал Рафаэль свой рассказ, — он хоть был не еврей, а христианин, но все же был человеком. Он вышел с ним в коридор, подвел его к стулу, положил Рафаэлю руку на спину и держал ее так, пока не прошел приступ кашля.

— Господь воздаст ему за это! — Мирьям потерла кулаком глаз. И Виктория тоже, мысленно стоя сейчас в том холодном коридоре, благословляла доброго доктора. Может, того Рафаэля, которого в холодном коридоре била лихорадка, она и стала бы увещевать, но Рафаэлю, закуривающему сейчас сигарету возле накрытого для него стола, она не посмела сказать: «Не кури так много после всего, что ты перенес». Эзра, ее отец, Дагур и Нисан в подражание ему тоже курили и курили, пока вся аксадра не наполнилась облаками густого дыма.

Врач вместо того, чтобы отправить его обратно в комнату, проводил Рафаэля к скамейке в огромном саду, окружавшем санаторий.

— Есть вещи, — сказал ему этот врач, — которых за деньги не купишь. Если ты низкорослый, дылдой тебе не стать. С этим следует смириться. Но есть вещи не менее важные, которых, если и не купишь за деньги, пробуют достичь бесстрашием.

— Я готов, — прервал его Рафаэль вызывающим тоном.

— Ты об этом знаешь? — поразился врач.

Рафаэль повидал немало бедняков, которых помещали в этот престижный санаторий. Они появлялись в облаке сурового молчания и в облаке же молчания исчезали. И у врачей опадали лица.

— Но ты ведь не представляешь, какое испытание мы проводим.

И правда, даже дружественные к нему сестры милосердия держали рот на замке, и из них слова нельзя было вытянуть.

— Мы берем полые трубочки, прокалываем тело, вставляем их в грудь, протыкаем оболочку легкого и туда их вводим. Через эти полые трубочки мы под высоким давлением вдуваем в легкое кислород, — пояснял врач. — До сих пор все бедолаги, которые в этом опыте участвовали, умирали. Пошли ли бы они на это добровольно, коли знали заранее, что их ждет? — В ожидании ответа врач заерзал на скамейке. — Обычно ими жертвуют семьи. Совсем не просто держать чахоточного в нищем доме. И это жестоко — пугать несчастных перед их концом. Сестры ни о чем тебе не рассказали, потому что и сами не все знают.

Рафаэль сказал, что он вызывается добровольно и в расписке семьи не нуждается.

— Но я обязан снова открыто тебе повторить, что пока из этого опыта живым не вышел никто.

Рафаэль спросил, сколько это стоит.

— Госпитализация бесплатная, тебя будут держать, пока ты не встанешь на ноги.

— Или не окочурюсь. И это включая похороны?

Врач кивнул.

— Ну а потом-то что было? — спросил Мурад, когда молчание Рафаэля затянулось.

— Я — здесь, — сказал Рафаэль.

В горькие ночи у нее, Виктории, поднимались злоба и обида на него, что вот ускакал себе в Ливан, а ее оставил подыхать. Иногда он казался ей тонущим, который ради собственного спасения тянет за собой всех вокруг. Только ее мать осмеливалась в открытую его осуждать. Но Виктория знала, что так думают многие. Даже и его собственная мать. Когда она обратилась к ней с просьбой пожертвовать свое бриллиантовое украшение на оплату его лечения в Ливане, та без всякого стеснения сказала:

— Если бы я уступала его отцу, как ты уступаешь ему, нас бы уже на свете не было.

И она не стала уламывать свекровь, потому что, несмотря на надежду, что, может, он к ней все-таки вернется, особенно после рождения Альбера, не могла она не думать, что свекровь-то, наверное, права, приговор уже вынесен, и бессовестные врачи просто тянут с него деньги.

И вот пожалуйста, он говорит: «Я — здесь». Поставил на карту жизнь и выиграл. Сыграл со смертью и победил. И значит, он — и ее победа. Любовь, почти уже погребенная под холодным пеплом, вернулась и встрепенулась. Большие глаза, изящный нос, красиво очерченные губы, умные пальцы, язык, завораживающий слушателей. Он поднялся из праха. Пусть Флора до конца жизни сидит у горы апельсинов и дольку за долькой вкладывает их ему рот. Где она, Рахама Афца? Куда исчезла певица, которая его заарканила и увезла за собой в Дамаск? Взгляни на Гурджи, сразу поймешь Мирьям. Господи, помоги ей, и она тоже по-своему говорит о своей любви к Рафаэлю.