Сами Михаэль - Виктория

— Хоть бы уже вошел, наконец! — воскликнула Мирьям.

Внук Джури Читиата все еще ждал своей мзды.

— Говорю вам, что это скорпион! — кричала Азиза.

— Мама, это не скорпион, — нетерпеливо оборвала ее Мирьям. — Тебе обожгли ногу.

— Обожгли? — поразилась старуха. — Кому понадобилось жечь мою ногу?

— Вот идиотка! — проворчала Наджия с сокрушительным высокомерием.

Рафаэль вошел во Двор. Брови покрыты пылью Сирийской пустыни, и по всему заметно, что он смертельно устал. Отпустив носильщика, он дал несколько монет внуку мудреца и встал посреди Двора во всей своей красе, с обнаженной головой и кудрями, разделенными на прямой пробор и вьющимися на висках. Очки в черной оправе поблескивали на солнце. Синий костюм подчеркивал гибкость его фигуры, и наконечник трости в руке, легко постукивая, скользил по полу, будто показывая, в какую трясину он попал. Виктории вспомнился врач, осматривавший Йегуду перед смертью, он так же выглядел и так же боялся присесть или к чему-то прикоснуться. На минуту ее охватил гнев. Принц-то родился и вырос в этом самом Дворе и не был таким уж почетным его представителем, а теперь вон выступает этакой звездой. И тут же будто огонь ее прожег: ведь он вернулся из ущелья смерти, из могилы!

Трость ударила два раза в ее сторону:

— Привет, Виктория!

Ее лицо горело. Она рта не раскрыла из страха, что из горла исторгнутся лишь жалкие обрывки слов. Двор наблюдает за каждым ее движением, пересказывает каждую фразу.

— Благодарение Господу за твое благополучное возвращение!

Шея залилась краской, и подмышки взмокли. И почему он не снимет очки, которые холодят ее кровь? После она осознала, что ей лишь показалось, что она ответила на его приветствие. По его лицу все еще блуждала улыбка взрослого, с терпением относящегося к младенцу, который едва может себя выразить. Клемантина с силой к ней прижалась. Не говоря ни слова, Виктория протянула ему Альбера. Сердце отчаянно забилось — что, если оттолкнет его после того, как к нему прикоснется? Ее отец прикоснулся к Фуаду и Альберу-Джию и тут же их оттолкнул.

— Это мой сын? — спросил Рафаэль и, повесив трость на руку, протянул обе руки.

— Это Альбер, — сказала она и вздохнула с облегчением. Ее руки поддерживали малыша за грудку и попку и колебались, отпустить ли его.

Рафаэль перешел границу, ярко разделяющую тень и солнце во Дворе. Его пальцы коснулись ее пальцев, когда он принял из ее рук Альбера. Он вышел на солнце и при ослепительном свете осмотрел маленькое личико. Младенец зажмурился от яркого света и, будто припомнив что-то важное, снова их открыл, и взгляд его приковался к блестящим очкам. Рафаэль стоял, повернувшись к Виктории спиной, и вдруг наклонился вперед, и она от непонятного страха к нему кинулась и увидела, что лицо его открыто и глаза устремлены вдаль и в них ни капли высокомерия, а очки зажаты в пальчиках Альбера.

— Ну, шалун, ну, шалун! — ликовал Рафаэль. Его голос, по которому Виктория так тосковала многие месяцы…

Он осторожно высвободил свои очки из крошечных пальчиков, уселся на ближайший стул, не проверив, чистый ли он, и, уложив малыша на колени, стал его распеленывать.

— Что ты делаешь?

Мирьям расхохоталась:

— Его пипку мы много раз проверили из-за слепой Джамилы.

— Он здесь замерзнет, — дрожащим голосом запротестовала Виктория.

— Я ему привез костюмчик. Открой ящик.

Альбер наслаждался свободой и лягал ножками грудь своего смеющегося отца, но костюмчик был ему мал, и его тельце не желало в него всовываться. Будто тень затуманила глаза Рафаэля.

— Как это так? — спросил он с подозрением, и хорошо еще, что не дал ей пощечину.

Но Виктория ответила уверенно и с вызовом:

— А ты месяцы сосчитай. Он родился крупным, — сказала она с гордостью. — И, как написал тебе Эзра, мы все еще не сделали ему обрезание. Тебя дожидались.

Он собственными руками запеленал младенца. Потом положил руку на голову своей дочки и заглянул в ее нежные глазенки, прикованные к его лицу:

— А тебе, Клемантина, я купил, доченька, шелковое платьице.

И над ее головой увидел узкие щелочки глаз своей тещи и поразился тому, какой вялой стала ненависть, глядящая из них. И тотчас от нее отвлекся:

— Это кто там лежит?

— Это мама, — ответила Мирьям упавшим голосом.

Он передал Альбера Виктории.

— Тетя Азиза? — спросил он потрясенно. — Вот так, зимой, на холоде?

И он вытащил из своего ящика дорогую шерстяную шаль, которую вез для жены.