Элизабет Говард - Исход

Так было положено начало их дружбе, которая с ее стороны со стремительностью, слегка тревожащей его, переросла в нечто гораздо большее. Словом, она влюбилась в него по уши, и он растрогался, а потом и не только. Она была совсем молоденькой — оказалось, это лестно, когда тебя обожает столь юное создание, — и не такой уж дурнушкой. Ее лицо, когда отек на щеке спал, оказалось круглым, щеки — розовыми. Вьющиеся темные волосы она стригла коротко, с волнистой челкой, ее маленькие пухлые губы всегда казались слегка поджатыми. Глаза были ее лучшим украшением; обычно в них отражалась тревога, которая сменялась обожанием, когда она таяла, глядя на него. Она совсем как темная бархатистая фиалочка, как маленькая спаниелька, говорил он ей, когда они достигли восхитительной стадии разговоров о самих себе.

Поначалу он относился к ней почти как к дочери: она в ответ одаривала его ласковым доверием, смотрела на него снизу вверх взглядом, какой он всегда надеялся заслужить от Анджелы. Но когда до него дошло, что она действительно влюблена в него, разумеется, он сказал, что женат, — он-то не дешевка, не мелкий подонок, как некоторые. «Так я и думала», — вот и все, что она ответила, но он все равно почувствовал, что для нее это шок. И подумал, что надо было сказать ей раньше, но как-то к слову не приходилось. После этого все изменилось, а к худу или к добру, он не мог определить. В ее отношении к нему появился новый подтекст: она уже не приглушала его ощущение фиаско в роли отца, теперь она понемногу начинала влиять на то, как он чувствовал себя в роли мужа, мужчины. Безмерно утешало сознание, что в нем видят романтический образ: от этого Джессика отступала на задний план в его мыслях, его жалкая ревность угасала, оставляя за собой скорее отвращение, нежели отчаяние. Он говорил Веронике, насколько он привязан к ней, как дорожит ее обществом (теперь они проводили вместе почти каждый вечер — гуляли вдоль канала, часами сидели в садиках у пабов, пили какао у нее в комнате). А на работе оба вели увлекательную игру — притворялись, будто едва знакомы, общались официальным тоном, договаривались о встречах, пользуясь тайным шифром. Язва беспокоила его все реже и наконец перестала напоминать о себе совсем. Наступил ее день рождения, ей исполнился двадцать один год, и он подарил ей платок от «Жакмар» — желтый, с красными серпиками и молоточками по всему полю — русские мотивы вошли в моду — и серебряный браслет с гравировкой «Вероника». Она пришла в восторг и расстроилась лишь оттого, что должна уехать праздновать к родителям. Она звала и его, но он отказался. Вернулась она на машине, ярко-алом «МГ», который подарили ей родители. Это было замечательно: он умудрялся добывать бензин, благодаря чему они уезжали из Оксфорда или Вудстока туда, где могли не опасаться встретить кого-нибудь из знакомых.

Пока она была у родителей, он воспользовался случаем, чтобы съездить в Лондон, и поскольку на этот раз не предупредил о своем приезде, то столкнулся нос к носу с Клаттеруортом. Тот, по-видимому, просто пил чай с Джессикой, но Реймонд заподозрил, что еще до чая случилось много чего. И был потрясен тем, как гадостно ему от этого стало: не сразу смог заговорить, потом наконец выдавил несколько слов, объясняя, что просто заехал за важными бумагами. Тяжело ступая, он потащился наверх, в комнату, где спал, и там нарочито шумно выдвигал и задвигал ящики. Ее комната находилась с другой стороны от лестничной площадки — дверь открыта, постель безукоризненно заправлена. Очевидно, чай значился первым пунктом. Он сошел вниз и покинул дом, оставил им. Пешком направился к станции подземки, сел в первый же поезд до Пикадилли, завернул в кинотеатр, где крутили хроники, и просидел там два сеанса. Потом заказал еду в ближайшем ресторане: от еды его замутило, но он выпил бутылку вина и бокал испанского бренди. К тому времени, как он поспешил к Паддингтону, чтобы успеть на последний поезд, его лихорадило, он был пьян. В комнате его ждала записка: «Звонила ваша жена. Пожалуйста, позвоните ей». Черта с два! Он завалился в постель и через пару часов проснулся с пересохшим, как песок в пустыне, ртом, спазмами в желудке и раскалывающейся от боли головой. Остаток ночи он только и делал, что таскался из комнаты в уборную и обратно, и после безрезультатных поисков аспирина улегся снова в постель, слушая, как в голове вертятся обрывки диалогов: «Как думаешь, он что-нибудь заподозрил?» — «Господи, да нет же! Он вообще понятия не имеет!» — «А ты уверена ? Он точно не вернется?» — «Положа руку на сердце, милый Реймонд мало что смыслит в таких вещах». А потом — усталые улыбки или ехидные насмешки над его недалекостью…