Элизабет Говард - Исход

— И что же я, по-вашему, должна делать?

— Ну, вы могли бы уехать в коттедж — в будние дни поживете одна, на выходных я буду приезжать. Могли бы начать писать свою книгу. Навести в коттедже уют, привести в порядок сад. Если займетесь физическим трудом, появится приятная усталость, наладится сон. А еще писателям нужна пища. Вы так и будете писать слабо и вяло, если продолжите питаться латуком и черным кофе. По вечерам в пятницу я буду приезжать в расчете на сытный горячий ужин.

И она согласилась. На следующее утро он проводил ее до Паддингтона. Дал денег на такси до коттеджа и еще три фунта на еду.

— Я приеду через два дня, — предупредил он, — и мы вместе закупим все необходимое на следующую неделю. — Он уже стоял на перроне, она опустила окно. — Опрометчивым людям обычно смелости не занимать, — добавил он.

Когда поезд тронулся, она быстро помахала ему, он сразу повернулся и направился прочь. В ее купе никто не сел, можно было всласть выплакаться, но она раздумала. Сидела и в раскрытом на коленях блокноте составляла списки предстоящих дел, так что одиночество ее не слишком тяготило.

Поначалу было очень трудно. Когда таксист довез ее до конца улочки, ведущей к коттеджу, она расплатилась, он сдал задним ходом и уехал, некоторое время она стояла на том месте, где он оставил ее, — у калитки, за которой поросшая мхом тропинка убегала к двери кухни. Было страшно холодно: как раз ударили заморозки. Октябрьское лживое солнце, сияющее, но совсем не дающее тепла, зависло в небе над ивами и буками, слышались лишь забавные, похожие на лязг металла, крики лысух с канала. Внутри коттеджа было еще холоднее и стояла полная тишина. Она свалила вещи на пол и принялась разводить огонь в гостиной, набрав в сарае, пристроенном к дому, несколько охапок поленьев для дровяной корзины. Два дня назад она сидела здесь одна, когда в понедельник утром Арчи уехал. Продержавшись до чая, она вдруг решила, что не сможет и не станет оставаться здесь в одиночестве. Телефона в коттедже не было, поэтому она просто вернулась к нему в квартиру. Он как раз готовил ужин, но вся работа сразу застопорилась. Она разрыдалась, уверяя, что это невыносимо, что в одиночку она просто не выдержит. Есть она не хочет, так что дело не в ужине; она просто умоется и ляжет спать, а ему незачем о ней беспокоиться. На следующий вечер неожиданно явился папа.

И вот теперь она снова была здесь, и на этот раз должна была продержаться, иначе Арчи станет презирать ее. Она разожгла огонь, поднялась в спальню, застелила постель, которую оставила в беспорядке. Спален было две, большая и поменьше, и Арчи, который нашел и снял этот коттедж, заставил ее взять большую себе, что ей понравилось, потому что окна в ней были как тузы треф.

На обед она сделала сэндвич с крутым яйцом и помидором, и пока ела, перечитала свой список.

«Устроить в саду костер и сжечь весь сушняк, который срезал Арчи.

Заглянуть к миссис Битон насчет рагу для вечера пятницы.

Сделать уборку во всем коттедже [две спальни, гостиная и кухня]. Вычистить ванну, помыть окна [они здорово закоптились].

Составить список покупок.

Начать роман».

Вот так. Коротенькая строчка в самом конце списка. С виду не труднее, чем вычистить ванну. Но когда она покончила с физической работой вроде укладки дров и вытирания пыли и села на кухонный стул за маленький стол, положив перед собой чистый лист бумаги, на нее нахлынули, ошеломив, мысли и чувства, не имеющие никакого отношения к тому, что она собиралась писать: ее последняя встреча с Ноэлем, его голос, переполненный, как она теперь понимала, жалостью к себе наряду с враждебностью, так поразившей ее тогда.

«Ты знаешь о моем детстве достаточно, чтобы понимать: я не создан, чтобы быть отцом, никогда не был им и никогда не буду». Ужин с Арчи, когда он вернулся из Франции и она сказала, что не должна рожать этого ребенка. Последующая ночь, когда она не только оплакивала, что у нее не будет ребенка, но и пыталась свыкнуться с мыслью: Ноэль не просто разлюбил ее — он вообще никогда ее не любил. Потом — как Арчи отвел ее на операцию. Как она просто шагала по улицам рядом с ним, как ее увели, оставив его ждать в приемной, как она лежала на жестком и высоком столе, а на нее споро накинулся непристойно развеселый человечек в резиновых перчатках. А потом — кровь и под конец слезы. Возвращение на Бландфорд-стрит и понимание, что оставаться там она не в силах. Ей вообще никуда не хочется, сказала она Арчи, а он ответил, что, если ей все равно, он может сделать выбор за нее. Он увез ее на острова Силли, вытаскивал на прогулки, учил играть в безик шестью колодами, по очереди с ним читать вслух «Мэнсфилд-парк», притворялся, будто не замечает, когда она ковырялась в еде, когда ей вдруг хотелось плакать, когда она замыкалась в себе или срывалась на нем. Он заставлял ее говорить о Ноэле — и о Фенелле. Почти сразу он прозвал Ноэля «Первым номером», и только спустя некоторое время она заметила, что следует его примеру. Так Ноэль понемногу отдалился, но вместе с тем обострились ее чувства унижения и фиаско. Она много пила, и он ей не мешал. Он в самом деле был ее другом, думала она теперь, глядя на чистый белый лист бумаги, на котором могло быть написано что угодно. Арчи она рассказала даже, о чем хотела написать.