Эна Трамп - Возвращение Робин Гуда

Входная дверь была приоткрыта с ночи. Он убедился, что замок захлопывается. Вернулся в кухню. Налил себе воды из-под крана, попил.

Входные данные. Не воруй, сами отдадут.

Не воруй, лучше голодай.

Проверился на СПИД и на все гепатиты до кучи. Бесплатно. Результат отрицательный. Принес показать хозяйке гостиницы. Та долго смотрела, чуть не лизала. Положил в паспорт. Паспорт положил в куртку.

Фирменная вещь, размера на четыре больше; три свитера под низ. На мусорке, что ли, ей обзавелся? Почему сразу на мусорке. Подарили. – Для этих мест не подходит. В Ханты он приехал в начале весны – то есть весны по средней полосе – имел время убедиться. В гостинице выполнял функции вышибалы. Укрощал и разводил. Чисто языком молол. Кашляя страшно при этом. Всех пугал, а больше всех напугал хозяйку. Она потребовала провериться.

Она ему ни разу не заплатила. Хотя на ресепшене доводилось сидеть. Отсчитывать сдачу. Несколько раз заработал на ягодах, набившись в компанию к местным теткам. На хлеб с сигаретами. Ягодами тут промышляли только женщины. Еще алкаши. Гостиничный бизнес процветал. Мигранты косяками стекались в Ханты, к неудовольствию местных, проигрывающих конкуренцию в рабочей силе, со своими северными надбавками. Ночью ходил гулять по берегу, забирался на брошенные баржи. Видел, как в темноте пристают к берегу браконьеры. Разгружаются в ожидающие машины, машины сразу уезжают. Богатая земля. Люди непуганые. Захлопнув навороченную тачку, отходят в магазин. Без сигнализации. Сторожа с пристани, где замерли во сне бесчисленные яхты, пускали посидеть в какую-нибудь лодочку. Закуривали, заговаривали о жизни. Один раз съездил на катерке, исполняющем функции трамвая, в деревни на берегу. Три раза приставал трамвай, и он видел диковинные средства передвижения, типа квадроциклов и уже совсем ни с чем не сообразных механических телег на гусеницах, съезжавшихся по зыбучему песку к дощатым мосткам. Живут рыбой. В последней деревне, Вознесенье, сошел, поблагодарил за приглашенье попутчицу, указавшую ему свой дом и звавшую к чаю, побродил по грязной дороге, заглянул в клуб и в почту. Тут купил открытку и придумал ее послать. Под взглядами теток, аж замолчавших, одна за прилавком, другая снаружи. Подписал: Москва, улица Бройлера, Марии Спиридоновой. «Маша, навек твой!» Подпись: Вознесенский. Расплатился и вышел. На обратном пути катер обогнал мудак на яркой спортивной моторке, выписывал вензеля, аж из воды выскакивал. Отставал и снова обгонял, дельфин. А ведь, если станет тонуть, примутся его спасать.

Утром приходили две девчонки через день; так на него косились, словно он покушался на их честь. Проводив отъезжающих жильцов, шел в бесконечный парк на холме, исчерченном биатлонными дорожками. Раз круто заблудился, свернув в кедры. Уже наступала ночь, здешняя, белая, а он никак не мог выйти. Трясся от холода. Спички были, но за костер мог схлопотать штраф, который, чего доброго, лег бы на хозяйку. Хотя пожалуй на нее ляжешь. Всё тут у нее было схвачено. В друзьях числился какой-то чин местного УВД, однажды, пьющий чай на ресепшене, привязался к нему: «Мы понимаем путешествующих автостопом! Не думай, что только за деньгами…» – хозяйка оборвала приятеля; а ему кивнула, иди работай. После того раза в кедры – ни ногой. Только утром и не далеко от дорожек. Ночью бороздил город, исходил весь, вверх по холмам, вниз по холмам. Звенящий струной стиль, крытый разноцветной металлочерепицей, местные считали, что у них тут Финляндия. А стихи. Стихи на заборе. Стихи он забыл. Впуская, в час ночи, она на него наорала. «Буду я еще тебе открывать». Деловая тетка. Под конец так к нему приглядывалась, словно раздумывала, не добавить ли к его немногим обязанностям еще и койку.

Расстались без печали. Не то чтобы он ожидал оплаты за пять месяцев. Как всё же дело обстояло на самом деле? На самом деле просто: он вписался в эту не очень дешевую гостиницу (дешевых гостиниц нет, как уже сказано: не тот регион) и платил, пока деньги не кончились; а когда кончились – не стал съезжать. В расчете.

Жалко, что стихи забыл. Даже про что. Про любовь? Ты один (одна?) смотришь ночью из окна – обрывались на краю забора. Без точки в конце. Это запомнил, а – ни слова, ни смысла. Не видел больше города, где стихи писали бы на заборе. Хотя, если пошарить в интернете, окажется, что это что-нибудь из Егора Летова.

За окном посветлело.

Ты пересчитываешь оставшиеся сигареты.

Идешь в коридор. Берешь куртку, бренчишь мелочью в кармане.