Эна Трамп - Возвращение Робин Гуда

– Ты Лесбии хочешь звонить? – Миша вышел к нему.

– А что?

– Не надо.

– Почему?

– Не надо ей сейчас звонить.

Дождь покрыл двор, Матвей кипятил чайник, стоя у окна и разглядывая березу в едва наметившейся серо-зеленой дымке. Просыпаемся каждый день. А весну видим всего какой-то сороковой с небольшим раз. Не упустить пытаться постигнуть это удивительное явление. Вот зеленый цвет, которого почти нет – и через неделю не будет, будет листва, будут грозы, будет засуха, пожары, заморозки, метели, метели – но такого не будет никогда до следующего марта. Не помнил он – или в детстве действительно не просекал момента, за тасканием ног и тяжелого пальто в мгновение наступало яркое голое лето. Это даже снилось. Он мог увидеть во сне сегодня уже наступившую зиму – и сразу же полную смену: всё умещалось в одну ночь. А завтра стоять впивать чуть более явленную зелень.

Чайник за левым плечом начинал шипеть. Опустив взгляд, он увидел красавицу, которая внизу, спиной к нему, пыталась пробраться в промежуток между прутьями сирени и трансформаторной будкой. Еще прежде чем он успел заинтересоваться, что ей понадобилось в кустах, красавица, быстро оглянувшись, ловко спустила штаны и присела голой белой задницей. Белое пятно показалось ослепительно громадным. Оторваться – невозможно, как отпустить оголенный электрический провод.

Затем она выпрыгнула из кустов, а Матвей отшатнулся от окна, восхищенный. Чайник трубил в трубу. Он стал заваривать чай, смеясь. Белое пятно не отпускало, вспышкой стояло в глазах. С чаем он пошел к компьютеру.

Матвей сидел в холле. Школьники высыпали к гардеробу. Петя был среди них. Натянув курточку, метнулся к выходу, в компании еще троих.

Матвей догнал перед дверью, ухватил за болтающийся сзади шарф. Петя оглянулся, возбужденный, готовый драться.

– Привет. Ты сейчас к Лесбии, или куда?

Школьники обтекали Матвея, задирая на него головы.

– Пусти!

Матвей отпустил. Петя выскользнул за дверь.

Матвей вышел следом. – Эй!

Петя был уже далеко. Оглянувшись, он выставил кукиш на вытянутой руке.

– Да подожди! – заорал Матвей. – Я ушел, квартира закрыта! Если ты туда, возьми ключ.

Петя остановился. Затем двинулся обратно, разболтанной клоунской походкой.

Достигнув Матвея, он выхватил из его руки ключ. Матвей снова словил его за шарф.

– А-а-а! – Петя стал выкручиваться, с опасностью самоудушения.

Матвей против воли засмеялся. Увидев это, Петя бешено захохотал.

– Ты идешь? – двое вернулись за ним, остановившись предусмотрительно поодаль. Один был особенно выразительный, ростом чуть не с Матвея, второгодник.

– Мы к тебе пойдем, – сориентировался Петя, глядя на Матвея нагло. – Идем к нему! – скомандовал он своим.

Второгодники топтались. Постигая план, услышанный впервые.

– Ты с Лесбией сегодня разговаривал? – спросил Матвей, оперативно соображая, что они успеют сломать за час, пока он вернется. Дверь в комнату с компьютером заперта. – Не могу ей дозвониться.

– Щас. – сказал Петя своим. Матвей тем временем задернул на нем шарф узлом и отпустил. Отскочив, Петя стал развязывать. Уронил ключи. Второгодники загыкали.

Петя, подхватив ключи, подскочил к длинному и, подпрыгнув, отвесил ему тумака, уносясь вперед. Весь табун помчался вдаль.

Затормозив метрах в пятидесяти, Петя крутанулся к Матвею и завопил: – Она с Сашкой!

– Саша приехала? От бабушки?

Петя постучал кулаком по лбу.

– Сашка! – проорал он. – Это папа Сашкин! И Катькин! Сашка приехал!

Прошел март, потом еще прошел март. Потом еще один прошел март, он стоял у окна и смотрел на зеленую дымку, дымка становилась зеленей, потом она еще становилась зеленей – и потом не было дымки, были уже листья, лето. Потом наступила осень, а осенью – Евромайдан. Соседи отделились от соседей внутренне, после того как уже давно разделились внешне. Запахло войной. Потом от соседей еще отделились соседи и прилипли к соседям. Война случилась, и не была делом профессиональных левых, которые между прочим еще резко поделились внутри себя, одни – к тем, а другие – к тем соседям; революции же, о которой так долго говорили большевики, по-прежнему было не видать.

Бабурэна из Крыма – который с одной стороны стал гораздо ближе, но с другой – гораздо дальше (географически находясь на том же месте), он тоже так и не увидел, хотя нельзя сказать, что о нем не думал – когда не думал о всём остальном, – особенно нахлынувшей майданной осенью, и после. Всё это время он работал на малярке со штукатуркой, то есть работал, потом не работал, но потом опять работал, растеряв всю филологическую квалификацию, а может, и нет, время покажет, если оно еще останется, это время. Наступили и санкции, и падение рубля, филологической халтуры перестало хватать на безработных, но строить продолжали – чтобы было что раздолбать, когда война придет и на эту землю. Сначала же эти малярка со штукатуркой стали просто спасением, потому что он вдруг остался один в пустой квартире, не слишком большой для него, как раз впору, – но после того, как неполный год было людей слишком много, больше, чем она могла вместить, а он, как оказалось, вместил.