Ян Стыдобка - Поэтесса в жанре ню и другие рассказы

– Спрячься у меня, – быстро сказал я, – только не плачь. Буду веселить, как Шурик и… Марк Твен.

– То есть? Где у тебя?

– Мы свой долг исполнили, поздравили-закусили. Давай сейчас уедем ко мне домой.

– Хм… Вот так сразу?

– А почему нет?

– С кучей мокрых вещей.

– Кинем в стиральную машину, к утру высохнут.

Тёмно-карие глаза раскрывались всё шире:

– К утру?

– А что? Нет, я не буду приставать, если ты об этом.

– Звать до утра и не приставать? – улыбнулась Настя, чуть опустив одну бровь; выражение получилось скептическое.

– Уже веселее. Я умею делать массаж, садись.

Мягко взял её за плечи, готовый к отказу, но не ощутил его. Мешали бретельки бюстгальтера. «Только в интересах дела», – шепнул я и сдвинул их по очереди, продев пальцы под воротник. Прикосновение к её коже было подобно вспышке, тело стало невесомым, вся кровь кинулась в лицо. Я мгновенно лишился храбрости и с дрожью в мыслях и руках продолжал на голом упрямстве. Настя не противилась и не помогала, безучастно смотрела мимо, когда я вновь накрыл её плечи. Два лёгких нажима, как бы разведка, третий более энергичный, круговой… На четвёртом она сомкнула ресницы, чуть запрокинула голову, показывая прелестную шею; губы приоткрылись, дыхание обрело ритм, который ни с чем не спутаешь: короткий, как бы оборванный вдох и долгий, неровными слоями наплывающий выдох…

Потом она опомнилась, встала и отступила в сторону, к стене.

– Не помешало бы… – сказала, оправляясь. – Хорошо, вся в мурашках… Но только не здесь.

– А где?..

Мимо кто-то прошёл и, скорее всего, заметил нас, но не стал любопытничать. Когда шаги растаяли, я продолжал:

– Насть, я не на одну ночь. Хочу быть с тобой всегда. Всю жизнь до конца, если его не выдумали. Минимум лет сто.

– Ты меня совсем не знаешь. И я тебя.

– Знаю. Я тебя уже обнимал, хоть и вынужденно.

– И считал все мысли, память, да?

– Хочешь, скажу твою фамилию?

– У Таньки спросил?

– Просто знаю. Седова, – назвал я свою, добавив окончание.

Она покачала головой.

– Ну, бывает, ошибся. Дело поправимое. Поехали, Насть…

Она вздохнула:

– Так неожиданно…

– Самое главное всегда неожиданно. Не бойся, пожалуйста.

– А ты один живёшь? – спросила она, сделав шажок от стены.

– С родителями. Заодно познакомлю.

– Ой, нет! – она вновь привалилась к стене плечом. – Я не в том виде, чтобы знакомиться.

– Ты всегда в прекрасном виде. Абсолютно всегда.

– Спасибо…

– У меня есть комната, где я полный хозяин. А завтра сюда приедем часа в три, под самый разбор. Никто и не заметит, что нас не было, давай проверим?

– Всё-таки лучше предупредить… – полувопросительно сказала она.

– Тогда я сейчас позвоню Сане: извини, срочное дело в городе. А ты позвони Тане и тоже что-нибудь скажи. Посмотрю расписание электричек, быстро соберёмся, до станции пятнадцать минут.

– Ладно, – она оттолкнулась от стены, – была не была. – И уже на ступеньках приостановилась и вслух подумала: – Что творю?.. Авантюристка…

Мы поднялись на второй этаж и возле бильярда встретили Дашу с Олесей. Настя быстро взяла меня под руку, но Даша, не взглянув на нас, подошла к столу, где продолжалась не то прежняя, не то уже новая игра.

Ещё утром я не представлял, что способен так бояться. А ведь когда-то считал себя не героем, конечно, не Мопассаном и не Левитаном, но довольно смелым в сердечных делах. Наверное, в другой жизни, на другой Земле. Теперь, под неумолимый стук колёс, я не мог подумать без дрожи о том неизбежном мгновении, когда мы останемся наедине, все слова будут сказаны, одежды улетят… Не дети: оба понимаем, зачем я позвал и она согласилась, что между нами должно произойти. Обещание не приставать – лукавство, незачем приставать, когда слышал её прерывистое дыхание, видел сомкнутые веки, когда сейчас, в вагоне, встречаешь такой затуманенный взгляд. Всё образуется само, рука потянется к руке, и дальше… А что я смогу, что сумею дальше, если от одного прикосновения к её плечу под толстовкой чуть не потерял сознание? Коснуться губами краешка длинного платья – это мог бы, но платья на ней не было, были твидовые шотландские брюки, был свитер, не утренний белый – пёстрый, облегающий, со стойкой-воротником; я чувствовал, как хороши под брюками её стройные ноги, чудесен плоский живот под цветным орнаментом, чувствовал и знал, что даже увидеть их обнажёнными будет слишком, а уж тронуть – всё равно что бабочку схватить грубой рукой. А платья не было, и вряд ли оно лежало в рюкзаке.