Ян Стыдобка - Поэтесса в жанре ню и другие рассказы

Мы шли, держась за руки, по темнеющим тротуарам. Откуда эта темень: белые ночи не вошли в полный расцвет, или сдвинулась земная ось и Питер больше не северный город?

На улице было непривычно тихо, но за окном гостиничного номера, обращённым во двор, продолжалась жизнь; рисуя фарами нервные зигзаги, въезжал фургон, слышался гул мотора, топот грузчиков, голоса с восточным акцентом, хлопанье дверей…

Лена, одетая по-домашнему, в трусики и майку, глядела с третьего этажа на эту суету. Я обнял её сзади, и, запрокинув руку, она погладила меня по голове.

Засыпали мы уже в полной тишине, а под утро я чуть не подскочил от звона колокола. Что, где?! Пожар, что ли? Нет, это был сон. Слава богу… Я вновь закрыл глаза, но уснуть не мог. Чувство было такое, словно я сделал вчера какую-то гадость. Кого-то обидел. Неужели Ленку?

Лена спала, обернувшись ко мне спиной. Едва касаясь, я провёл ладонью вдоль её бока: восхитительно плавная линия… Нет, конечно! Скорее сдохну, чем обижу её. Но что тогда?

Постепенно вспоминался вечер. Сбивчивый, пьяный Санин монолог… Вот! Я обидел Юлю. Не знаю, не знал её и не встречу никогда, но обидел. За что? Бросила Сашку. Променяла его и возможную жизнь в Питере на женатого парня с детьми. Это что угодно, только не прагматизм, в котором Саня обвинил её. Ездили к Набокову, это точно её идея. Саня вовсе не увлекается художественной литературой, для него Стивен Хольцнер дороже всех Диккенсов и Толстых.

Девушка, любящая Набокова, непременно должна стремиться в Питер. А она? Вот же загадочная. Или она из тех, кто боится определённости? Жизнь налаживается, входит в берега: кому-то радость, а ей мерещится ловушка? Выскочить, бежать, куда угодно, на любой чердак, лишь бы только дальше от устойчивости и покоя?

Может быть, и так. Я ещё долго лежал, глядя на светлеющий потолок. Что бы там ни случилось, кем бы ты ни была… Юля. Извини меня, пожалуйста.

– Не страшно? – спросила Оля Кудинова по пути с занятия фламенко.

– Пока нет, – ответила Алёна, – сентябрь, ещё два года учиться. Чем ближе выпускной, тем, наверное, будет страшнее.

– Я в своё время пожила в общаге, – рассказала Оля. – Впечатления, скажем так, полярные.

– То есть? От чего они зависят?

– Никому об этом не говорю, но моя первая соседка была такая, что я через два месяца наглоталась снотворного.

– И что?! – спросила Алёна, едва не споткнувшись.

– До опасной дозы, доктор сказал, недотянула. Но промывали по-настоящему.

– Почему наглоталась-то?

– Довела.

– А вы могли бы просто разъехаться? Разве это трудно?

Оля покачала головой:

– Я уже ничего не соображала. Только бы от неё избавиться, здесь и сейчас. Потом уже, конечно, отселили, с новыми было хорошо. Но слушай, не хочу пугать! Уверена, тебе повезёт больше. Всё-таки собираешься в культурную столицу. Пока, до пятницы!

– Пока, – ответила Алёна.

Услышанная история не испугала её, но ошеломила, и теперь, провожая взглядом идущую к троллейбусной остановке Олю, она пыталась представить, как это вообще могло произойти? Инженер с маминой работы, выше Алёны на полголовы, красивая, сильная, уверенная в себе девушка с потрясающим грудным голосом… Что она должна была пережить, чтобы решиться на такое и чтобы через восемь лет этот голос задрожал от воспоминаний? Почему, в конце концов, не постояла за себя, не дала отпор? Неизвестно.

Оля, гибкая и статная, с распущенными каштановыми кудрями, в джинсах и белой футболке, с теннисной сумкой на плече, дождалась троллейбуса и уехала. «Что же они не поделили?» – размышляла Алёна по дороге домой, но возле самого подъезда встрепенулась, устыдилась неуместного любопытства и придавила его сочувствием.

Потом она долго воображала себя спасительницей. По нескольку раз на дню врывалась в последнее мгновение, отбирала поднесённые ко рту таблетки, уводила Олю жить к себе – временно, пока найдётся комната, мама с папой поймут… И в раздевалке танцевального клуба после занятий украдкой глядела, как Оля наклоняется, скатывая с ноги вязаную гетру, или, стоя в одних трусиках, заводит за спину тонкую руку с полотенцем, или напевает звучавшую в зале мелодию, каблуками выщёлкивая ритм… Чем-то и вправду беззащитным, трогательным обдавало Алёну в эти секунды, хотелось глубоко вздохнуть и погладить её по голове.

Когда же время от времени вновь просыпалось любопытство… Однажды глазастая блондинка Лена Николаева в шутку толкалась со страшненькой, с ногами-спичками и торчащими зубами, Женькой Бурковской по прозвищу Заяц, а потом надоело, поиграли и хватит, перестань, Женя, успокойся, пожалуйста, ай, ну Же-е-еня!.. – но та не могла успокоиться, хватала её за шею, водила ногтями по бокам; девчонки смущённо хихикали; Алёна чувствовала исходящий от Лены жар, лимонный запах её духов, слышала в двух шагах прерывистое дыхание и старательно, может быть, даже слишком старательно делала вид, что ничего не замечает…