Валерий Городецкий - Гаврош, или Поэты не пьют американо

Ведущий махнул какой-то тряпкой, и они пошли вокруг площади.

На помост вышел мужик в широкополой шляпе, что-то объявил на испанском, но я ни черта не понял.

На площади оказался очерчен круг, за который уже не пускали зрителей. Круг был похож на часы. Участников развели по местам, так словно они образовали цифры на большом циферблате.

Ведущий что-то прокричал. Вышли пары танцоров – 48 человек, женщины в атласных платьях, переливающихся под лучами вечернего солнца. Около каждого музыканта остановилось по паре.

Двадцать четыре – две пожилые, седовласые пары, четверо юных, почти школьников и восемь пар, взрослых, загорелых танцоров в сочных и ярких костюмах.

Пока я рассматривал голую спину ближайшей креолки, раздался выстрел, и вдруг все заиграли. Я подобрался к Гаврошу и встал у нее за спиной. Что играют другие я не слыхал.

Гаврош ровненько наигрывала мелодию, ту же, что репетировала дома.

Сколько это продолжалось, я не могу сказать. Пары двигались в ровном ритме, чеканя шаг.

Та, что стояла напротив нас, двигалась, то ближе к центру, то приближаясь к периферии. Я заметил, что у других некоторые пары перемахнули, кто через центр, кто просто в сторону ближайшего инструмента.

Гаврош стояла твердо, иногда подкидывая плечом сползающую лямку.

Я иногда глазел на лица других игроков. Кто-то был сосредоточен, другие улыбались. Бородатый дядька в джинсовом костюме вообще стоял с закрытыми глазами.

Прошло минимум полчаса.

Первым вышел за круг старичок в панаме. Возраст.

Юноша в голубой полосато-матрасной футболке с десятым номером тоже устало вышел за круг.

В центре площади было легче. Мелодии там сплетались почти в какофонию, но в ней можно было различить магию звука, силу, с которой меха выдавали ритм.

Еще через полчаса сошел с дистанции бородатый дядька в джинсовом костюме. Потом толстяк с голым торсом и бакенбардами.

Когда кто-то выбывал, ближайшие игроки делали шаг в сторону, закрывая образовавшуюся брешь.

Темнело. Зажгли факелы. Тени от кружащихся пар падали на стены старинной площади, от чего действо приобретало вид все более магический.

Минут через двадцать осталось 15 человек.

Я слышал лишь то, что выдает Гаврош, потому остальные персонажи казались лишь марионетками, беззвучно двигающими руками.

Еще полчаса. Играют восемь.

Среди обилия звуков стали различаться обрывки мелодий. Даже не обрывки, а волны. Да, волны. Они ведь гнали, качали это море шелка. Сначала техника отошла на третий план, потом эмоция, радость, грусть или что там тебя заставило выйти на круглый ринг. Осталась только воля, жажда и сила.

Я решил пройти вокруг площади, чтобы узнать, кто что играет, но отойдя метров на пять ощутил на спине ледяное жжение.

Я даже оборачиваться не стал, чтобы не видеть этот взгляд, полный презрения к дезертиру, покинувшему редуты в момент, когда неприятель был уже близко.

Просто сделал пять шагов назад и снова занял свой пост.

Еще минут через десять осталось четверо: Гаврош, креол с длинными волосами, темноволосый здоровый дядька и высокий худой парнишка с крашеными светлыми волосами.

Те, что танцевали, жили вне времени. Особенно двое – странный темноволосый высокий аргентинец в черном костюме и креолка с таким вырезом на спине, что забываешь о том, что ты здесь висишь вверх тормашками, пока все ходят там, дома, как и положено, макушкой кверху. Эти ухитрились просто скользить по кругу. Скользить и все – двигаясь от одного музыканта к другому. И когда ритм менялся, они продолжали свой танец без остановки, но меняя темп, будто отвечая взаимностью тому, кто гонит мехами волну. Они так и двигались кругами, не размениваясь по мелочам.

Парнишка и креол продержались еще минут по пять и после сошли с дистанции, хотя у креола и кружило четыре пары.

Осталось двое. Твердых и устремленных. Тех, кто пришел не просто так.

Между ними была натянута струна – точно вам говорю. Скорее стержень. Потому что вперед они шагнуть не могли. И назад тоже. Шпарили вдвоем по своим кнопкам сначала с остервенением, потом с исступлением. Я не слышал темноволосого в шляпе. Я смотрел, как он двигает руками и вращает глазами. Не скажу, что я видел его взгляд – скорее движение белков, выделяющихся на фоне загорелой кожи. Сколько это продолжалось – я не знаю. Я только боялся, что Гаврош уронит свой аккордеон или случится еще что-нибудь.

Я видел этот стержень, хорошо видел. Он искрился, прорезая темнеющую площадь. Потоки искр двигались сначала от Гавроша к темноволосому, и тогда Гаврош заполняла площадь музыкой почти до противоположной стены, то обратно, и тогда темноволосый расправлял плечи и будто наступал, пытаясь выдавить нас за круг. Танцоры знали, они точно знали, ведь никто не осмелился его пересечь – двенадцать пар слева, и двенадцать справа. И они видели. А что было со зрителями, то осталось неведомо. Они были неподвижны, погрузившись в транс, хотя и с открытыми глазами наблюдали за теми, кто двигается по площади.