Виктория Полечева - Рассказы из шкафа

Родня, конечно же, считала главным жизненным достижением Леси ее удачное замужество, но никак не искусство. Вот постепенно и все разговоры сошлись к тому, что Лесе уже немного за тридцать, а деток-то у нее нет. После себя ничего и не оставит.

Им невдомек было, что чумазые тупоголовые детишки, которые родятся в их домах чуть ли не каждый год, вряд ли привнесут в мир что-то большее, нежели Лесины картины. Своими картинами она будила в людях страсть, помогала увидеть саму жизнь. Мишель говорил, что Лесин стиль чем-то походит на стиль Ванг Гога. Он даже в звездах видел солнце, а Леся видит солнце в людях. И пишет то, что мелькает во взглядах и жестах, пишет то, что рвется из человека наружу. По мнению Мишеля, Лесины картины только потому покупают за такие деньги, что они правдивы.

Но родня, насмотревшись на Лесины работы на экране планшета, только сконфуженно замолчала, оставшись при своем мнении. Дед пару раз взглянул на экран, покачал головой и ушел курить на огород, за которым начиналось поле. Лесю немного оскорбило то, что дед не восхищался ее картинами вместе с бабушкой. Не могли же они ему не понравиться?

Не выдержав духоты и пьяных разговоров, Леся пошла к деду. Небо уже потемнело, но было очень ярким, глубоким. Вдали от крупных городов ночная чернота оказалась куда более насыщенной и густой.

Дед курил, усевшись на ствол спиленного тополя. Леся села рядом, достала свои сигареты, попросила прикурить.

– Не надо, Надь. Это меня и губит.

– Я взрослая уже, дед. Могу сама решать, чем убиваться.

Дед протянул зажигалку. Поморщился, но больше ничего не сказал.

– Я тебе там галстук привезла. Видел?

– Пф. Ага. К коровам его и надену.

В голосе деда сквозила обида, и Леся еще острее осознала свою неуместность. И зачем она только приехала? Но бабушка по телефону сказала, что дед серьезно болен. Видимо, не настолько.

Леся собралась встать, но дед вдруг положил шершавую ладонь на ее руку и коротко попросил:

– Посиди чутка.

После третьей сигареты, когда ветер разметал последние облака ватными хлопьями, дед сказал:

– Ты – молодец, Надюль. Правда, молодец. Одна из нас вырвалась… Много видела чего. Счастливая ты?

– Счастливая.

– И делаешь то, о чем мечтала, а?

– Да, – Леся с вызовом посмотрела на деда, но он к ней не оборачивался.

– Это правильно, да… – дед глубоко вдохнул и зашелся сухим кашлем.

Леся, не зная как себя вести, неумело похлопала его по спине, словно это могло хоть чем-то помочь.

– Надюль, а знаешь, – дед прочистил горло. – Вот так я со своим дедом сидел…Много, очень много лет назад… Он мне рассказал, что когда-то, когда был еще совсем мальчишкой, мечтал о море. Хотел в моряки уйти, да там по хозяйству без него не справлялись, да и пробиться в портовых городах сложно было… Но он говорил, что до смерти море любил. Что в каждом облачке видел, – дед хихикнул в усы, молодея сразу на полвека, и Лесе невыносимо захотелось его нарисовать. Такого же старого, морщинистого, но овеянного розово-золотым свечением, шедшим из самой груди. – А я, Надюль, рисовать мечтал… Только что ж тогда, в послевоенное время, рисовать можно было? Агитплакаты, да кубы с кругами, вот как… Хорошо, конечно, даже денежно было, но противно мне стало… И не рисовал больше никогда. А мамка твоя петь в хоре мечтала, да мы ей крылья-то обрезали, тут оставили, она за папку твоего непутевого и выскочила… Я к чему, Надюль… – дед посерьезнел. – Ты – молодец. Первая, кто смог. Мой дед о море мечтал, а ты вон… Океаны бороздишь. Только, если уж сбылась мечта твоя… То все правильно должно быть, по-настоящему, Надь. Не понравились мне твои рисунки, души в них не чувствуется, но если твое это…

Леся вспыхнула. В груди ее всколыхнулся праведный огонь.

– Да я их самой душой пишу, так Мишель говорит! – Леся вскочила с лавки, горький ком обиды стиснул горло.

– Мишель, небось, твой, за большие деньжища это втюхивает, вот так и говорит… – беззлобно продолжил дед, зажигая новую сигарету. – А я вот что скажу, Надюль, что раньше ты живых людей писала. А сейчас – черт пойми, что. Как будто живого человека сто лет не видела…

– Ну, знаешь, дед!

Леся умчалась в дом и закрылась в дальней комнате. Она включила свет и ахнула: по стенам были развешаны ее картины. Самые ранние, неловкие, неопытные. Леся достала планшет. Да вот же! Те же решительные мазки, та же яркость и ясность! Вот, душа! Никуда она не делась!

Достала скетч-бук, с которым никогда не расставалась, а в голове все звенел голос Мишеля, вперемешку с дедовским. Мишель твердил: современные тенденции таковы… А наша новая выставка нам принесет… Наш вклад в современное искусство просто неоценим… А дед перебивал его и спорил: «Не живые твои картины. Мертвые, внучка. Мертвые»