Николай Сафонов - Старый дом

Я понимал, что бега все больше и больше затягивают меня, но поделать с собой ничего не мог, да и не хотел, если признаться честно. Лошади здорово отвлекали от других мыслей. Если был не беговой день, то я ехал за программой, а потом разрабатывал ее дома, составляя различные комбинации, смотрел, в какой компании эти же лошади бежали в прошлый раз, делал поправку на погоду и на мастерство наездника. Но вся эта арифметика выходила мне боком.

И все же, кроме порочного, было что-то в бегах по силе воздействия и от искусства. Даже стоя в очереди за программой, я испытывал истинное наслаждение. Мужчина врал самозабвенно, забыв про все на свете, врал, искренне веря в то, о чем говорил:

— Вчера обобрал почти весь ипподром… В первом заезде угадал, во втором угадал и как сел на лошадь, так и не слез до последнего заезда…

— И в пятом угадал?

— А как же… — И, видя, что спрашивающий не верит, для убедительности добавил: — Да я ее, эту Дрофу, второй год ловлю…

— А сколько давали от Кочана к Изгою? — все еще не верили в очереди…

— Двадцать семь рублей с копейками, — не моргнув ответил мужчина.

Все знали, что он врет, но в то же время всем хотелось, чтобы так оно и было в действительности, как говорит мужчина. Вот он, счастливчик, который выиграл крупную сумму, значит, завтра может повезти и им. По лицам людей я видел, что многие завидуют говорившему, завидуют, но не могут высказать то же самое. В мыслях каждый из них выигрывал, и не один раз. После бегов все было так ясно и понятно, и я на себе испытал это чувство, почему не сыграл именно выигрышную комбинацию, а поставил деньги на совсем других лошадей. Мне был ясен механизм фантазии говорившего, а мужчина продолжал врать:

— Я часто выигрываю…

Он нанизывал одну ложь на другую, но ни у кого не поворачивался язык остановить его. Своей ложью, как ему казалось, он никому не причинял вреда, кроме себя. Но незаметно в очереди осмелели и другие и начали придумывать не хуже.

— Я тоже в том году во всех заездах снял, — и про первого мужчину все сразу забыли. — Тогда еще старик Калала ездил…

— Да, таких наездников сейчас нет… Любая лошадь в его руках привозила деньги. Однажды только опростоволосился. Да и то, говорят, он не виноват. На лошадь аппарат навели, она и встала…

— Какой аппарат?

— Какой, какой, обыкновенный. Один инженер ходил на бега с машиной адской, сам изобрел, наведет на лошадь — и та не поедет… Такие фокусы выделывал, пока его не поймали…

— Врешь…

— Спроси у директора…

— Я про аппарат не слышал, а вот про мух знаю. Один все время выигрывал…

— Как это?

— Очень просто даже… Оторвет мухе крылья и пускает ее на программу. Против какой лошади муха остановится, на такую и делает ставку… Ни разу промашки не было…

А ведь от этих баек и отупеть можно, и я с ужасом признался себе, что забыл, когда за последние полгода был в театре, а ведь раньше не пропускал ни одной премьеры и регулярно просматривал журналы. А теперь если что и читаю, то только про лошадей. Даже перестал просматривать юридические новинки по работе. Я посмотрел на людей, стоящих рядом, пытаясь отыскать на их лицах признаки сомнений, которые мучали меня. В очереди по-прежнему все разговоры вертелись вокруг лошадей. Люди тянулись друг к другу, разбивались на кучки и выкладывали все свои секреты. Такого понятия, как отчуждение, здесь не существовало. Но этих же людей нельзя было узнать на ипподроме, словно их кто подменял. Спроси у него комбинацию, которую он поставил, так и родному брату не скажет, не то что чужому человеку.

Кто-то тронул меня за рукав. Я обернулся, передо мной стоял Виктор Дмитриевич, закройщик из ателье.

— Привет, старик, возьми и мне программку…

В метро мы спустились вместе и, доехав до Павелецкой, распрощались, он вышел, а я поехал дальше. Брат познакомил меня с Виктором Дмитриевичем, Лешей Хромым, Геннадием Николаевичем, но не мифическим директором ипподрома, а с настоящим знатоком бегов, но они очень отчужденно встретили меня, да и их отношение к брату после моего увлечения бегами резко изменилось, и они уже не доверяли ему расставлять деньги на выигрышную комбинацию, а если и просыпали какую-то информацию, то очень скупо и явно второстепенного характера. Они почему-то побаивались меня, я работал адвокатом, а для них это было равнозначно службе в прокуратуре или в суде. Это всеобщее заблуждение — путать адвоката с прокурором и судьей, и они резонно опасались, как бы их не привлекли к ответственности за нечестную игру на ипподроме. Побаивались они также и другого: как бы я не сыграл их комбинацию и тем самым уменьшил выдачу в тотализаторе. А играли они действительно нечестно, ходили к наездникам в конюшню и по их подсказке расставляли деньги в кассе, а потом делились выигрышем с ними. Тогда я еще не знал, что это распространенное явление на ипподроме, и люди типа Виктора Дмитриевича, Геннадия Николаевича и Леши Хромого называются зарядчиками, и у каждого наездника есть несколько таких человек, кому он доверяет ценную информацию о том, кто едет в заезде на выигрыш, а какую лошадь не нужно даже трогать копейкой. И вполне естественно, что все это было для меня ново и не совсем понятно. Это во-первых. А во-вторых, они побаивались меня и по-другому. Если брат играл по мелочи и ставил на комбинацию рубликом, то я мог сыграть и покрупнее, и мне в то время ничего не стоило поставить на выигрышную комбинацию и десяткой вслед за ними, а это уже наносило им материальный ущерб, и поэтому они старались сделать так, чтобы мы с братом не знали, какую лошадь они играют в том или ином заезде. И все же в какой-то мере они явились моими первыми учителями на ипподроме.