Владимир Сорокин - Нормальная история

Последствия музыкальных потрясений непредсказуемы. Они способны изменить человека, его вкус, пристрастия, этику, манеру говорить и одеваться, сформировать его политические взгляды. Наверно, это потому, что музыка – самое совершенное из всех искусств, самая “высокая болезнь”.

Собственно, началось все тривиально: детство + пианино. Незатейливая советская музыкально-образовательная формула: “Веселый крестьянин”, “Ригодон”, “К Элизе”, “Лунная соната”, часть I…

Потом правый пятый палец попал в шезлонг, выбитый из-под меня приятелем. С укороченным пальцем занятия фортепиано обрели бесперспективность. Несмотря на это, фортепианная музыка удовольствие доставляла, от клавиш, нагретых солнцем, уютно пахло. К ним и к пожелтевшим нотам было приятно прикасаться. Но потрясений не было.

Потрясение произошло погожим сентябрьским днем 1972 года в квартире моего однокурсника Вити, в то лето ставшего чемпионом Европы по настольному теннису среди студентов и привезшего из недосягаемого Стокгольма три диска: Led Zeppelin (II), Deep Purple (Machine Head) и Uriah Heep (Look at Yourself).

В свои восемнадцать лет к тому времени я не был полностью поп-невменяем: битлы, роллинги и манкиз перманентно просачивались из чужих магнитофонов, открывая новые, неведомые звуки и пространства, но это проникновение было предвосхитительным , оно скорее приуготовляло к чему-то большему, намекая на нечто такое, от чего кровь сразу свернется в жилах.

И она свернулась, когда Витя, вынув новенький диск цеппелинов из умопомрачительной по тем временам обложки, поставил его. И грозно-призывно взревела “Whole Lotta Love”.

Из ушей вылетели пробки, спрессованные из мелодий советской эстрады. И в мозгу юноши произошли необратимые биохимические изменения. Это был незабываемый урок свободы. Вероятно, стихийным антисоветчиком я стал именно в тот день.

Помнится, Андрей Макаревич признался, что, когда впервые услыхал битлов, у него словно сняли с ушей подушку. Аксенов испытал то же самое, услышав послевоенный американский джаз. Для моего поколения разрывателем этой советской подушки явился тяжелый рок. И перья, надо сказать, разлетелись далеко: после Пейджа, Гиллана и Планта советские ВИА словно накрылись безнадежным брезентом, слушать их всерьез стало невозможно. На них навешали хипповые приколы, обсмеяли, песни их задвинули в кабаки. Под все эти “Александрыыыны” было хорошо потереться в пьяной толпе с незатейливой и мягкой герлой. А на студенческих вечерах заиграли приглашенные подпольные группы: “Рубиновая атака”, “Чистая случайность”, “Скоморохи”. Играли они роковые хиты. И надо сказать, к неудовольствию наших девушек, на этих сэйшенах мы чаще просто слушали, чем танцевали. Уроки свободы продолжались.

Сейчас модно говорить, что совок сокрушило падение цен на углеводороды в середине восьмидесятых. Я уверен, что до этого произошло массовое выбивание пробок из молодых ушей. Молодые советские мозги прочистила западная рок-музыка. И Джими Хендрикс со своим ревущим стратокастером, не ведая того сам, сделал для разрушения советской ментальности, может, и поболе Солженицына с его “Архипелагом”…

А вскоре после того достопамятного дня я вместе с магнитофоном “Электроника” и записями трех вышеупомянутых монстров рока оказался в глухой калужской деревне, где слушал записанное сам и с удовольствием ставил местным ребятам, вышибая пробки из их ушей. Помнится прохладная вечерняя заря, деревенская окраина, парочка стреноженных лошадей, пасущихся неподалеку, запаханное поле, полого подступающее к золотисто-багряному лесу, костер, тройка парней с негородскими лицами, я с “Электроникой” на коленях, вечернее мычание недавно подоенных коров и “Whole Lotta Love”…

Сила цунами рока, нанесшего разрушительный удар по совку в начале семидесятых, безусловно, зависела не только от совершенно нового звучания и инструментальных возможностей, но и от того, что все эти Роберты Планты и Иэны Гилланы пели на языке Запада – запретного, отделенного от нас пусть уже и не железным, но хотя бы деревянным занавесом. Длинноволосые вокалисты рок-групп воспринимались нами, советскими школьниками и студентами, как спустившиеся на землю ангелы, поющие на своем, небесном языке. Различить что-либо на слух нам, изучавшим английский по текстам советских учебников, типа Lenin in London , было крайне трудно. Наиболее продвинутые меломаны доставали слова песен, заучивали их, напевали под гитару.