Симона Бовуар - Воспоминания благовоспитанной девицы

Я собралась вкусить все радости, которыми богат этот мир. Отказавшись от монашества, я стала мечтать о том, чтобы меня любили; идея замужества больше не внушала мне отвращения. А вот перспектива материнства, совершенно не привлекала, я дивилась умилению Зазы перед сморщенными младенцами. Однако в том, чтобы жить бок о бок с человеком, которого сама выберу, я не видела ничего неприемлемого. Родной дом я не воспринимала как тюрьму, и, если бы мне надо было покинуть его немедленно, я бы струсила; и все же идея моего ухода перестала казаться мне катастрофой. Я начинала задыхаться в семейном кругу. Поэтому сильное впечатление на меня произвела экранизация «Домашнего очага» Бернстена, которую я увидела благодаря случайному приглашению. Героиня томилась в окружении своих детей и мужа, такого же отталкивающего, как месье Мабий; тяжелые цепи на ее запястьях символизировали ее подневольное положение. Молодой страстный юноша увел ее из дома. В простом холщовом платье, с обнаженными руками и развевающимися волосами молодая женщина бегала по лугам, держа за руку своего возлюбленного; они бросали друг другу в лицо охапки сена, и мне чудилось, будто я слышу его запах; глаза их смеялись. Я никогда не испытывала, не видела, не представляла себе такого безудержного веселья. Не знаю, вследствие каких несчастий женщина вернулась в лоно семьи, но муж сердечно принял это истерзанное создание; героиня раскаялась, и ее тяжелые стальные цепи вдруг превратились в гирлянду роз. Я скептически отнеслась к такому превращению, но была потрясена открытием радостей, о которых не подозревала, не умела назвать, и которые, я была уверена, придет время, я обязательно познаю: это были свобода и наслаждение. Я ужасалась будничной кабале взрослых: с ними не случалось ничего неожиданного; они покорно принимали существование, в котором все было расписано заранее и никто ничего не мог изменить. Героиня Бернстена осмелилась совершить поступок, подобный проблеску солнца. После этого фильма в течение долгого времени, когда я представляла свою будущую взрослую жизнь, перед моими глазами вставала картина играющих в траве мужчины и женщины. Я трепетала, предвкушая нечто подобное.

В конце учебного года, когда мне было пятнадцать, летом, я несколько раз ходила в Булонский лес с Зазой и другими подружками: мы катались на лодке. В одной аллее передо мной шла молодая пара; юноша легко обнимал свою спутницу за плечи. Меня охватило волнение, и я подумала, как, должно быть, здорово идти по жизни, когда у тебя на плече лежит рука, такая осязаемая, что совсем не чувствуешь ее веса, и такая настоящая, что одиночество и близко не подступит. «Два неразлучных существа», — сказала я себе и принялась мечтать. Но сестра моя была слишком мне близка, а Заза слишком далека, чтобы я могла понять истинный смысл этих слов. Случалось, читая в папином кабинете, я поднимала голову и спрашивала себя: «Встречу ли я когда-нибудь человека, созданного для меня?» В книгах я не находила ответа. Я чувствовала, что чем-то похожа на Элле, героиню Марсель Тинер {108} 108 Тинер Марсель (1872–1948) — французская писательница, ставшая известной благодаря своему роману «Дом греха» (1899). . «Такие девушки, как ты, — говорил ей отец, — созданы быть подругами героев». Это предсказание когда-то дало пищу моему воображению, но рыжеволосый и бородатый проповедник, за которого героиня в конце концов вышла замуж, показался мне не таким уж симпатичным. Я не знала, каким должен быть мой будущий муж. Зато четко представляла себе, как бы я хотела к нему относиться: я бы страстно им восхищалась. Тут, как и в любой другой области, я хотела, чтобы у меня не было выбора. Мой избранник должен явиться так же определенно и несомненно, как явилась Заза — чтобы я не мучилась вопросом, почему он, а не другой? Сомнение несовместимо с истинной любовью. Я полюблю лишь тогда, когда мужчина поразит меня своим умом, культурой, авторитетом.

Заза на этот счет придерживалась другого мнения: хотя любовь в ее представлении тоже подразумевала уважение и взаимопонимание, но все же, если мужчина наделен живым восприятием и богатым воображением, скажем, если он художник или поэт, ему, считала она, можно простить недостаточное образование или средние умственные способности. «Но как же тогда говорить друг с другом обо всем на свете?» — возражала я. Художник или музыкант не понял бы меня до конца; его внутренний мир тоже был бы от меня наполовину сокрыт. Я считала, что у мужа и жены все должно быть общим; каждый должен являться для другого внимательным свидетелем — роль, которую раньше я отводила Богу. Значит, невозможно любить кого-то, не похожего на меня; я выйду замуж, только если встречу себе подобного, двойника, но более совершенного.