Виктор Рябинин - Потрошители морей

— А ты глаза разуй и у тебя запоёт, — сбил с песенного настроя друг и показал пальцем в небо, прибавив:- Не то что запоёт, завоет душенька-то.

Поднял я очи в гору, и слетела с меня вся божья благодать. Невдалеке от тропинки, прямо на суках ещё кудрявого дуба висело то ли три, то ли четыре индейских человека с раскраской поперёк всего тела. Совсем ещё молодые и свежие, раз не воняли по округе. К тому же, кое-кто ещё глазами помаргивает, ножкой поигрывает, но на помощь не зовёт. Видать, знают за что висят. Может, за проступки перед роднёй вывешены, а может просто военный трофей. Однако, на пленных более похожи, чем на родственников, ибо не за шею вздёрнуты, а свободно болтаются на кожаных ремнях, что одним концом за дуб зацеплены, а другим за деревянные кривые дрючки, кои через кожу на плечах пропущены, словно рыболовецкая снасть. Ясно для чего такая хитроумная выдумка. Это чтоб супостат подольше жизнью маялся, сознавая свою безвозвратную вину. Ловко было придумано в назидание другим. Одно плохо для публики, кровянили висельники слабо по причине малости деревянных крюков. Сукровица и до земли не доставала, а сохла прямо на грязных ногах пленника.

— Вражеские лазутчики? — определился я по возрасту вздрюченных, обратившись к суровому Вихо.

— Наша смена, — примерно так понял я ответ индейца. — Если до вечера голоса не подадут, то или перемрут, или с дерева слезут настоящими воинами нашего племени.

Я и рот лаптем от удивления, а когда прихлопнул, то понял, что эта закалка у них вроде нашей бурсы, но ускоренным способом. Если испытание выдержал, то хоть женись, хоть воюй, хоть голову на плаху, раз мужиком стал. Я уже потом узнал, что у индейцев не во всех племенах на крюк вешают для просушки, кого и в болото к кайманам подсаживают, а кого и в муравьиные кучи зарывают чуть ли не с головой. Словом, хороший обычай для мужского воспитания и вдали от мамкиной титьки. С девками по-другому. Тех, как потекла, в отдельный шалаш отселяют и всем бабьим премудростям долгое время самая опытная ведьма обучает. Потому и выходит из вигвама уже готовая на всё жена. И кашу сварить, и постель расстелить, и, когда надо, скальп снять безо всякой брезгливости и обмороков от вида крови. Я всё так и растолковал Голому со слов Вихо, пока мы на полянку не вышли. По краям площадки вигвамы индейские, а посередине красный столб врыт. А от этой вехи стоят в две нитки по двадцать человек бабьего пола и не меряно ребятишек. Строем стоят по краям неширокого прохода. Однако народ друг друга рукой не достаёт, но зато все поголовно с палками. Смотрю, а колья под баб подогнаны. У молодух гладенькие да ухватистые, у старых увесистые и суковатые. Ребятня не в счёт, здесь у каждого по каменюге в кулаке, а то и по две, кто постарше. В конце же этого прохода два индейца стоят. На них кроме раскраски никакой одежды, но они смело стоят, на бабий глаз никакого внимания, на малолеток фунт презрения, только на столб и любуются, не отрывая глаз. Ну, что тут скажешь? У каждого народа свой обычай. Смекаю, мол, на игрища попали в праздник, то ли местный ручеёк, то ли вышибала, то ли другие какие игривые ремешки с потягом со всей силы по любимому человеку. Не успел, к примеру, задеть водящего какой вожжой, сам ступай на кон и бегай по кругу до посинения промеж женских рядов, тряси мошной на радость всего селища. А тут ещё веселей, сверкай разрисованным орнаментом на голой жопе, как начищенным сковородником, на потеху племени. Я аж фыркнул и со смешком к старшому обратился:

— Друг, — говорю душевно, — Друг Вихо, а что у вас за праздник, раз стар и млад шпалерой выстроились? И с чего так мужиков маловато? Холостяки перевелись в поселонии? Может и нам с Олешкой в салочки припустить, если баба в награду будет? — и я заржал вслед Голому.

— Не советую, — сурово ответил индеец, — это пленные из клана черноногих, что после набега нам достались. Вот если под палками до столба добегут, то живыми останутся. Но это вряд ли, никто от наших скво ещё не спасался, — и он поторопил нас дальше.

Когда же мы проходили мимо индейского стрельбища, где неоперившийся молодняк стрелами и томагавками попадали по живым мишеням той же раскраски, что и черноногие, я уже не донимал расспросами нашего старшину, а вся дурная весёлость слетела с меня словно яблоневый цвет в заморозки. Один Олешка сказал умное слово, показывая на привязанных к деревьям пленников:

— Этим-то ещё похлеще будет, чем бегунам. Вон, смотри, стрелки ещё в силу не вошли, глаз на убой не намётан, заставят инородцев помучиться.