Виктор Рябинин - Потрошители морей

Однако мракобесы не спешили с жертвоприношением. А самый старый ихний бабай начал даже заупокойную молитву возносить, видимо стараясь каким-то боком примазаться к смертному обряду. Я же так исстрадался душой и телом, что уже не сопротивлялся, а лишь славил всю эту ораву последним словами, что приходили на ум, даже когда развязали и на ноги поставили. И лишь тогда опамятовался, когда подошедший вплотную свояк, так как я далее собственной руки не слышал, сказал мне утешительно и даже ласково:

— Не печалься, Афоня, до времени. Будешь пока что жить. Нам Вихо, — и он указал на чужого предводителя, — рассказал, что они без вреда для себя варят рыбу и даже оленя. А раз ты не соврал, то Седна сегодня тебя видеть не хочет.

И я сел, где стоял, а потом надолго ушёл в себя, без внимания к людской суете возле берега реки, готовой было принять в своё лоно ни в чём не повинного человека. В очередной раз злой рок выкинул такой непотребный крендель, что дальнейшая жизнь представлялась мне уже не в тягость, хотя особой весёлости и не сулила.

А между тем, как я понял, хозяева и их гости начали готовиться к совместному застолью. Самоеды живую рыбу потрошили и раскладывали на камнях, а дорогие гости на костерке того же лосося поджаривали. Вскорости началось взаимное угощение, но ели, однако, каждый свой припас, то есть, кто к чему приучен. Самоеды, значит, сырую лососину уплетали, а пришельцы поджаренную. Но это не мешало взаимному общению на доступном для ихних ушей языке. Пригласили к общему столу и меня. Я не стал артачиться, вспоминая старое, и подсел к жареной рыбе, так как за время житья у самоедов так и не привык к сыроедению. Не принимал организм живого продукта, хоть убей, как и квашеного, от которого едкий дух шёл стеной и по первости сшибал с ног за версту от погреба. А народы промеж себя степенные разговоры ведут и даже руками не так шибко гнус отгоняют, видать, поднажрались лососём от пуза. Я под сурдинку к Унитке подсел и стал словесные петли вить, чтоб родственничка поймать на правдивом ответе. И вскорости поведал он мне, как на духу, всё, что знал сам о дорогих гостях и их обычаях. На удивление оказалось, что этот пришлый народ индейцы атабаски из самой Америки. Люд незлобивый и по жизни кочевой. Сплавляются в Тёплое море из своих краёв по реке Юкон на мореходных лодках каноэ. А уже от устья реки до берега Аляски идут как на вёслах, так и под парусом, благо путь не слишком дальний. Здесь же заготавливают лосося на нересте бок о бок вместе с инуитами.

— И вы прямо на глазах допускаете потраву? — не вытерпел я. — И не жалко рыбой делиться?

— Так ведь нам всего лосося вовек не выловить, — даже удивился свояк. — Каждый год вместе с атабасками рыбачим. Рек на всех хватит.

— А что далее индейцы с богатым уловом делают? — не унимался я.

— Так они сушёного да вяленого лосося в свои лодки грузят, до устья Юкона доплывают, а там ждут морского прилива, который за три-четыре восхода солнца вверх по реке их прямо к стойбищу приволакивает, только успевай веслом дорогу показывать. Всё просто, годами отработано, — и Униткак с превосходством старожила посмотрел на меня.

— Так вы, стало быть и в гости друг к другу заглядываете? — разбирал меня неподдельный интерес. — Раз в общем языке преуспели, то чего бы не дружить семейно?

— Да ещё деды наших дедов друг дружку стороной не обходили, так что и языки смешались, однако, никто никому особо в товарищи не набивался. Атабаски нашего холода боятся, а мы ихней бескормицы. В Америке не то что тюленя нет, а даже олени редко попадаются. Кто из наших в тех краях побывал, то даже у самого любопытного охоту отбило к перемене места. Вот и встречаемся раз год за общим столом в путину. Так что, никто не в обиде, — и родственник устало замолчал, утомлённый длинной речью.

Тут и я крепко задумался, но без подсказки того же Елисея Бузы до конца довести свою задумку так и не мог. И тут неожиданно помог отдохнувший Униткак. Когда я напоследок поинтересовался у него, почему нас пришлых никогда ранее на рыбалку не брали, он просто ответил:

— Инира не разрешала. Боялась, что вы с индейцами в Америку сбежите и своих жён без потомства оставите.

— А почему меня сейчас отпустила?

Свояк посмотрел на меня с сожалением и сказал, как ударил со всего плеча:

— Инира с Паналыком и дружка твоего Олешку хотели отпустить, так как мало от вас толку в стойбище. В общей работе последние, да и детей делаете плохо, не в пример вашим товарищам. У всех по три-четыре ребетёнка, а у вас на пару лишь двойня не поймёшь от кого. Не годитесь вы на развод, только напрасно стойбище объедаете. Вот тебя первого к Седне рассудили для пробы направить, а уж Олешку Голого непременно на другой год.