Алесь Адамович - Каратели [litres]

Лис, вдруг затормозив, припал, как прилип, к земле – псы промчались вперед, но тут же, заметив маневр жертвы, колесом завертелись, вспушивая снег, сбились в кучу и вот уже назад несутся следом за зверьком.

Схватил красную телефонную трубку, на другом конце, в караулке, тоже подняли, но не отозвались, как делать обязаны. Лишь сдерживаемое дыхание. Тоже затаенно вслушиваются. Подбежал к другому телефону, белому, сел на низкий стул, со специально урезанными ножками, который товарищу Сталину как раз по росту. С бьющимся сердцем набрал город. То же самое – молчат, дышат в трубку затаенно. Еще и еще – везде одинаково. Изготовились! Что-то назрело, приготовились и там, в Москве, и здесь. Оно каждый миг может начаться, случиться. Даже когда грозно сообщил, спросил: «Говорит Сталин. Почему никого нет на месте?» – в ответ близкое подлое дыхание, и только. Перебегал из комнаты в комнату, от телефона к телефону, зажег общий по всем этажам и даже на веранде свет и метался, метался по всему дому.

Увидел разостланный по зеленому сукну бильярда свой мундир – наконец! Вот он где! С этой старой Матреной вечные фокусы. Схватил и стал натягивать на голое тело ставший мешковатым китель, брюки, застегиваться. Войдут, а он – нате вам! В мундире генералиссимуса! А, не рассчитывали? Чего надо, как посмели, кто позволил?

Босой, как недавно его сын-военнопленный, и в застегнутом мундире ходил по дому с уже погашенными огнями, выглядывал в большие окна, совершенно точно зная, что окон нет, а есть амбразуры с желтым бронестеклом, и тем не менее хорошо видел и даже слышал шумящие деревья и зеленый высокий забор, утреннее небо над ним. «Ходи, хата, ходи, печь, хозяину негде лечь… негде лечь». Он старался увидеть ту печь, где недавно лежал, грелся, он знал точно, что она есть, большая, сибирская, с кедровой толстой доской, сделанной по спецзаказу, и не мог найти ее ни в одной комнате. Лишь кровати или диваны в одинаковых комнатах с приготовленным, нерасстеленным бельем. Остановился перед лестницей, ведущей на второй этаж, давно не жилой, который и использовался один, что ли, раз – когда приезжали китайцы, Мао Цзэдун…

И вдруг вспомнил, подбежал к столу: вот оно! Это же сегодня, сегодня! У Матрены Петровны сегодня день рождения, на календаре помечено, и надо закончить работу, ботинки – ей подарок. Ноги у Матрены больные, распухают от ходьбы, от стояния на кухне, однажды усадил старуху на оттоманку и взялся измерять стопу, подъем. Чуть не умерла от страха, от смущения, ничего не поняла – зачем, ради чего? Будет ей сюрприз. И всем тоже. Войдут и застанут отрешенно работающего человека: шьет ботинки, обувь делает простой женщине. С чем пришли? Что надо? Да, да, Матрене Петровне. У нее больные ноги. А я сам давно, сам хотел уйти и жить, как старики живут. Пожалуйста, мне ничего не надо. У старого Джугашвили есть профессия. С чем пришел, с тем ухожу. Вот этот беличий тулуп, ему едва ли не сорок лет уже, шапка зимняя, даже не помню, когда покупал…

Открыл сейф, вытащил синий халат, положил на колени и замер, вдыхая запах, который волновал всегда: из сейфа пьяняще пахнуло новой кожей, воском, смолой, давностью. Запах детства. Вытащил и открыл узкий отцов сундучок, по краям и на крышке инкрустированный кусочками дерева посветлее. Хорошо стране с таким вождем! Хорошо вождю с такой страной!.. Слова песни из какого-то кино или радио, дурацкие, танцующие, вертелись в голове, налипали на губы. Входите, входите, врывайтесь! Я даже не пошевелюсь, не оглянусь. И не нужен мне ваш генералиссимус, забирайте, можете отдать этот дурацкий мундир – хоть бы и ворошиловскому мазиле. Или дураку Власику. Вот-вот, в самый раз красоваться перед девками! (Но и этот, и этот меня предал, а уж кого, как не его из грязи да в князи. Кому тут будешь верить. Да никто мне и не нужен!)

Отставил ящичек и стал надевать поверх мундира синий, с рабочей грязнецой халат. Раскрыл, поднял узкую крышку сапожницкого отцова ящика и снова понюхал во все легкие. Даже закружилась голова. Всю жизнь занимался черт знает чем, для кого-то, «ради дяди». Слушался какого-то «товарища Сталина», подчинялся ему.

Пошарил рукой в сейфе, нащупал и достал очки с тонкими металлическими дужками. Вот и очки прячь. И тоже ради него: вождь в очках, нет, это «товарищу Сталину» не по душе! Хорошо стране с таким царем, хорошо царю!.. Ему-то хорошо, жить стало веселей… А каково с ним, рядом с таким? Бедная Надя, бедная Светланка! Усы и те не сбрей: привыкли, что у Него вот такие усы, весь мир привык. Сбреешь – вроде уже кто-то другой, а значит, может и другой на этом месте, на портретах красоваться.