Алесь Адамович - Каратели [litres]

Ну, как, отец, чем не московский процесс? Вот рассказал и сам наконец понял, можешь не объяснять: дядька нужен, чтобы страна в ваши московские дела полностью поверила. Вот, вот, нужен фон, достаточно густой. Если рядом, если соседи – враги, везде враги, шпионы, то уж что говорить про Москву!..

– Я вот смотрю и соображаю, кем стал мой сын.

– Что, вполне созрел для такой «парилки»? Да, вот только нас уже Гитлер свел, сжил со света. Я и говорю: на пару стараетесь, работаете. Не один, так второй…

– Что ты мне своим «лысым доцентом» тычешь в рожу? Мало ли перегибов на местах! Вредителей. Я, что ли, виноват, что мы строить зачали в такой стране и с таким народом? Тут скоро и меня самого оговорят. Уже добиваются, чтобы сам на себя клеветал.

– Это кто же посмел? Что, неужто «лысый доцент»? Неужто он?

– Клеветали на Ленина. Когда требовали явки в суд. (Ну, где клеветали, а где не клеветали – мне это лучше, чем кому другому, известно.) И немецкого шпиона, и ту же охранку (вот именно, охранку!) предъявляли. Что ж, мы должны были отдать Ильича? Как будто что-то имеет значение, когда речь вообще о том, чтобы перевернуть, заново написать историю.

– Слушай, слушай… А ведь ты мог и Ленина обвинить на каком-нибудь «процессе»?

– Заговорил, изменник!

– Не я заговорил. Я только пересказываю. Не хотел, но раз ты начал… Твои четыре года в Костино да Курейке, аж до самой революции, – знаешь, как их политические зеки по дням изучили. Лучше, чем ваш институт марксизма-ленинизма. Мол, отчего Сталин не убегал на этот раз, даже попытки не делал и вообще – ни звука, ни слова написанного: как и нет его? Целых четыре года, аж до февральской революции! А не оттого ли, что жандармы снова потребовали от Кобы службы, а уже не хотелось? Стал членом ЦК, заметен, на виду – выдадут, если снова отмахнется от жандармов, ну а революционеры с такими не церемонились. Вот там, тогда и возненавидел люто тех, кого в 37-м под нулевку срезал. За весь тот страх и безвыходность, когда, может, и повеситься хотелось.

– Вот уже до чего договорился! И это – сын?

– Не я, старые революционеры, они без конца обсуждают там, что да как и почему так получилось, что всех, всю революцию ты загнал в Сибирь. Куца тебя загоняли. Мертвые мослы их без конца перемывают твои живые кости: когда и кем был Сталин. И кто ты на самом деле. Вот что это за бакинская история? С Шаумяном. Правда, что тебя хотели судить бакинские рабочие? Партийным судом. За то, что ты будто бы из зависти к авторитету Шаумяна выдал его полиции. Это где-то в 909-м, что ли.

– Клевета. Ты что не знаешь, что правду конвоируют батальоны лжи? Да меня самого тут же сослали.

– Правильно. Чтобы спрятать концы. У них там на все есть объяснение. Я ничего не утверждаю. Еще этого мне недоставало: чтобы отец мой (отец все-таки) оказался агентом охранки!

– Спасибо, сын, хоть за это! Знаешь, как я измучился. Просыпаешься и ощупываешь руками стены. Клетка! Кругом враги. И чужие, и свои – враги. Даже мертвые предают. Даже те, прах которых в Кремлевской стене. Вдруг узнаешь: и этот такое про тебя сказал, говорил!.. Знал бы ты, как тяжело всегда одному!

– Стащил! Украл! Сапоги, идею коллективизации спер, план индустриализации, идею, имя… У левой оппозиции, у правой, у Троцкого, у Зиновьева, у Бухарина, у Рыкова, у Гиммлера, у Гитлера…

Ага, украл, стащил, ну так нате вам эти проклятые сапоги! На всех портретах – пожалуйста, лижите их. А усы, а они чьи? Можете изучать, сравнивать. Кто у вас там: Ницше, Горький, Пржевальский, Пилсудский – ну, у кого позаимствовал?

Все и всегда с самого начала надеялись, рассчитывали, что «грузин», усатый «дядюшка Джо», – простак, простачок: сделает свое – нет, их дело и уйдет. Даже дурак Зиновьев рассчитывал. Не ушел, ах, какой нехороший, не нравится, не понравилось! И нашим умникам, и чужим, заграничным. Не знают, как, с какой стороны укусить, так хоть этим – не свое у Сталина все, чужое, дублер! Особенно Троцкий старался. Пока не доигрался. Да нет, дорогие мои, заблуждаетесь! Царь не тот, кто царь, а для кого любое кресло, или табурет, или тюремная скамья – трон. Кто знает, всегда знал свое предназначение, свою миссию. Что такое генсек, чего стоила эта должность прежде? Никто и не зарился особенно: письмоводитель, клерк, канцелярская душа. А они все как один р-р-революционеры! Мыслители! Им подавай если должность – так «любимца партии». Не меньше. Где они теперь, все эти любимцы, отцы, дедушки, бабушки революция? А те, что остались еще, все не могут поверить, что получилось не по-ихнему, не по книжечкам. Что в эмиграции, что в Сибири – у них одно дело – сплетничать!