Владислав Артемов - Император

На самом же деле в квартире пахло больницей — эфиром, карболкой, корвалолом.

— Это Зора. Профессорская тёща. Давно ничего не понимает, — не стесняясь присутствия старухи, сказала Настя. — Сама не помнит, кто она.

Старуха покачивалась на пружинах, мерно кивала седой головой и молчала. Она и в самом деле находилась далеко отсюда. Высохшая до пергаментного совершенства, давно потерявшая память, свободно блуждала по живописным развалинам времени. Привычные натоптанные тропы уводили её в прошлое. На узких дорожках раскланивалась она с призраками минувшего. Забредала иногда, если уж быть до конца откровенным, даже и в далёкое, не сбывшееся ещё будущее, пугая тамошних обитателей.

Спустя десять минут Бубенцов хлопотал на кухне, нарезая закуску. На подоконнике мерцала фосфорным глазком радиола «Эстония». Невнятно бормотала, потрескивала, струилась под сурдинку далёкая музыка. На столе в круге света от свисающего с потолка абажура стояли две тёмные бутылки вина массандра. Початая бутылка коньяка высилась в окружении рюмок и стаканчиков, прибавляя к обстановке ещё больше тепла и уюта.

Девицы, наскоро накрыв стол, теснились у раковины. Принагнувшись к небольшому зеркалу в кафельной стене, докрашивали губы.

— Так, говорите, одноглазый был? — в который раз переспросил Бубенцов.

— Как камбала! — весело сказала Настя, тряхнув гривкой на лбу.

— А на вид бомж?

— Бомж, пан Ярош, — подтвердила Горпина. — Одного вока немае.

— Как камбала! — повторила Настя понравившееся ей сравнение.

— Да-а, — сказал Ерошка. — Загадка! Всё сотенные, значит? И при этом одноглазый. Парадокс! А кстати, покажите купюры, глянуть...

— Нормальные купюры, — сказала Настя.

Ерошка понял, что не покажут. Взял с этажерки растрёпанную колоду карт, рассеянно стал тасовать их.

— Значит, купюры нормальные?

— Вполне.

— Удивительно!

Разговор снова иссяк. Они ещё не успели толком познакомиться, не было общих тем. Тему же его чудесного выкупа и освобождения из плена исчерпали, обсудив по дороге несколько раз.

— Горпина. Редкое имя, — сказал Ерошка. — Агриппина по-нашему?

— Гарпия по-нашему, — низким, грудным голосом отвечала девушка. — У нас много таких.

— Не сомневаюсь. Но здесь больше бы подошло к ситуации Маргарита. Настя и Маргарита.

Девушки промолчали, по-видимому не поняв аллюзии.

— Я имел в виду, что Маргарита — ведьма. Говорят, брови срастаются у ведьм. Гоголь, кажется, писал. Я имею в виду не то, что у тебя тоже брови срослись, — поспешил поправиться Ерошка. — Имеется в виду у красивых. А Настя и Маргарита — это я Булгакова имел в виду. Роман есть такой. Звукопись...

Мысль о том, что деньги были настоящие, не давала покоя. Ныла занозой, мучила, томила, и никакой болтовнёй нельзя было заговорить тревогу. Налил чарку коньяку, махом выпил. Вытер губы, закусил ломтиком ветчины. Ветчина была розовая и мокрая. Это натолкнуло на кое-какие ассоциации. Бермудес учил, что при первом знакомстве с девушкой следует поразить её воображение чем-нибудь неординарным.

— А доводилось ли вам, девушки, — спросил Ерошка, — пробовать человечье мясо?

— А то тебе доводилось? — усмехнулась Настя.

— Мне не доводилось, но друг ел. Другого своего друга.

— Не диво! Все друг дружку едят, — тотчас нашлась Настя.

— Я в натуральном смысле. Вы, я вижу, не верите. На Севере дело было. Один ногу сломал, а тут буран. Зарылись в снег, сидят обнявшись. Мороз лютый. Неделя проходит. Еды нет. Что делать? На ноге гангрена. Этот думает, всё равно ноге пропадать. Выставит вот так вот из норы на мороз. На улице минус шестьдесят. Анестезия. Кусок заморозят, отпилят, сварят. Оба питались, а потом вертолёт. Вот так и выжили. Один, правда, частично. А друг на шесть кило разжирел. Движения-то нет.

— С трудом верится, — усомнилась Настя. — А пилили чем?

— Этот опыт о чём говорит? — сказал Бубенцов, пропуская неудобный вопрос. — От человека не убывает, сколько ни отрезай. Личность остаётся. А вот если прибавить, то тут не знаю. У нас спор был сегодня. Станет человек скотиной или не станет, если ему, предположим, дать много денег?

— Ну и что? Станет? — спросила Настя.

— Не знаю, — сказал Бубенцов. — Как проверишь? Денег-то нет. Тут только гадать можно. А ну-ка... — Ерошка бросил три карты на стол. — Дама, семёрка, туз. Двадцать одно!

— Давай-ка я. — Горпина Габун отняла колоду. — Снимай!

Ерошка снял. Руки у Горпины оказались крестьянскими, с ладонями широкими, как лопата. Кожа огрубела, как будто она ежедневно полола крапиву и осот. Пальцы гадалки мелькали в воздухе, осыпались на стол чёрные и алые масти. Почему-то с одного боку густо ложились тузы, дамы, короли. Гарпия, сдвинув ещё суровее свои сросшиеся брови, пошевеливала ладонями над рядами карт. Бубенцов глядел то на карты, то на нежные усики над её верхней губой.