Владислав Артемов - Император

Рыбоедов нагнулся к полукруглому окошку.

— Оформи клиентов, Муха, — сказал он.

Рыбоедов был человек спокойный, рассудительный и вовсе не злой. Занимал положенную ему нишу, исправно служил в полиции, выполняя несложные правила. Человек второго плана, самый массовый, самый распространённый и необходимый в общежитии тип. Точно так же служил бы он и на железной дороге, и в лесничестве, и в банде, подчиняясь установленным правилам, не претендуя на первые роли. Дежурный, разглядывавший в ту минуту чёрно-белый снимок с фигурным обрезом, отложил его в сторону. Дознаватель Муха, в отличие от Рыбоедова, был злой, желчный и умный.

— Что там? — спросил он, поднимая узкое лицо и щуря глаза. — Фингал откуда?

— А вон тот меня. — Рыбоедов указал дубинкой на Бубенцова. — Плюс попытка ограбления. Интеллигенты, ёпт. Сумку пытались выдрать у бомжа.

— Это хорошо. Организованная, судя по всему, группа. Что в сумке?

— Миллионы в сумке, ёпт! — озлился Рыбоедов. — Оформляй. Я в травмпункт пока сгоняю.

Рыбоедов, щупая заплывающий глаз, пошёл к выходу.

— Готовься, ёпт, — приостановился против Бубенцова. — Три года минимум. В Америке вообще бы пристрелили. Как собаку.

Дознаватель Муха оглядывал из-за стекла новоприбывших. Лицо Бубенцова показалось ему знакомым. Впрочем, после двадцати лет службы в полиции всякое лицо кажется знакомым. Промокнул платком лоб, склонился над столом и снова принялся через лупу разглядывать старинную фотографию с фигурным обрезом. Лицо его приняло то тупое, отчасти даже идиотическое выражение, которое бывает у всякого глубоко задумавшегося человека. Через пару минут Муха оторвался от дела, вышел к задержанным. Позвякивая ключами, провёл всех троих в «обезьянник».

2

Расследование, которым занимался Виталий Петрович Муха, требовало особой сосредоточенности мыслей. Дознаватель, как и полагается, вёл несколько разрозненных, не связанных между собою дел. Совершенно случайно заметил вдруг, что в делах этих совпадают некоторые детали. Ничего конкретного ещё не нащупал. Но сквозь хаос и гул разобщённых фактов стал пробиваться временами как будто некий ритм, зарождаться робкая мелодия. Муха наткнулся на следы, в которых можно было усмотреть признаки существования неведомой тоталитарной секты. Секта, судя по косвенным признакам, окопалась в самом ближнем Подмосковье, а именно в Ордынском районе. Финансово связана со съёмочными павильонами в Красногорске. Бардак царил там страшенный! Подозревалось, что средства отмываются немалые, однако добыть доказательства никак не удавалось. Именно из-за необыкновенного беспорядка, в котором всё тонуло, всё увязало, проваливалось, путалось, пропадало! Троекратно захватывали курьера с наличными, но в сумке всякий раз оказывалась киношная бутафория. Виталий Петрович лично допрашивал подозреваемого, в сердцах даже немного повредил ему пальцы на руке, но добиться признания не смог.

Сумка, сумка... Не зря ему чудились миллионы в каждой сумке. Дознаватель бросил взгляд на разомлевшего в казённом тепле, дремавшего на лавке бомжа с сумкой. Тот как раз чесал бок под бушлатом. Муха поднялся, прихватил дубинку. Подойдя к скамейке, потыкал бомжа:

— Вон пошёл!

Дрёма мгновенно сменилась суетливой бодростью. Бомж снялся с насиженного места, подхватил полосатую суму и пропал за дверью. Следователь Муха пошёл вслед за ним, чтобы прикрыть дверь поплотнее. Не успел протянуть руку, как дверь перед его носом широко распахнулась. Снова показалась в проёме полосатая сума. Трое молодых, совсем ещё неопытных курсантов, мешая друг другу, вталкивали задержанного. Но теперь это был совсем другой бомж, с чёрной повязкой на бледном как смерть лице.

— Куд-да-а?! Вон его! — приказал следователь. — В шею!

Курсанты немедленно принялись выпихивать бомжа обратно. Они проходили в отделении свою первую производственную практику, поэтому в их действиях не было ещё необходимой слаженности. Тащили за рукава в разные стороны, дёргали за ворот плаща. Сумка вывалилась из рук одноглазого. Он рычал, скалил зубы, упирался изо всех сил. Муха брезгливо пнул суму ногой. Клешни Жебрака крепко сомкнулись вокруг лямок.

— Стоять! — крикнул Бубенцов из-за решётки. — Это он! Не дай уйти!

— Мой! Он мой!.. — извиваясь, протягивая меж прутьями руки, пронзительно вторил Шлягер.

Никто не обернулся на заливистый лай Бубенцова, на тоскливый вой Шлягера. Борьба у входа продолжалась. Наконец копошащаяся масса стала вываливаться наружу, в тёмный проём входной двери. Метался по клетке Адольф Шлягер, стеная от бессилия и отчаяния. Вопль Шлягера отдавался во всех закоулках. Возбудилось, застучало, заголосило отделение на разные лады. Так бывает, говорят, и в психиатрических больницах, когда буйство одного пациента, вызывает целую лавину всеобщего мятежа.