Сергей Самсонов - Держаться за землю

Люди брызнули в стороны — потекли по местам ручейками и каплями, а Богун, привалившись к заборной плите, сцапал руку Джохара:

— Ну?! Бачиш их?! Де?

— …проссышь. С промки вышли, по ходу, — повернул бородатую морду Джохар.

— А точней, блядь?! Нащо тобi це все?! — закипая, кивнул на джохаровский «бластер» с навороченной оптикой.

А сам все не верил как будто, что эти жуки полосатые вылезли с промки и шпарят по его позициям как черти.

— А сам их попробуй найди! — блеснул Джохар бесстрашными глазами. — Пусти меня со взводом пробежаться!

— Ти вже раз пробiгся! — зашипел, словно прут раскаленный к животу приложили. — Ледве ноги унiс! Всiх зачистив! — И, тотчас спохватившись, дернул рацию: — Седой! Седой!.. Що у вас?! Есть движение?!. Дбайливо, дбайливо наглядай там за степом, як маму прошу!

Обмяк освобожденно, услышав, что на юге — пустая чернота, ни единого признака обходных перебежек, никаких смутно-зыбких зеленых теней в окулярах бинокля. И немедля угнулся и вжался в бетонную стену, различив нарастающий нижущий свист новой мины, не умом, а внизу живота, чем-то самым своим сокровенным взмолившись: «Не в меня! Не в меня!»

Перед самым забором рвануло, и опять затянули свою нестерпимо протяжную песню осколки, и по правую руку кто-то тонко, по-заячьи вскрикнул, повалился, забился, корябая землю ногами, а еще через миг заорал, показалось, уже и ликующе, как Олежка, когда он, Богун, защекочивал сына до чистого поросячьего визга, до внезапного страха: вдруг родное сердчишко от восторга сейчас разорвется?.. Так и этот кричал — словно лишь для того, чтоб уверить себя самого, что живой; крик служил ему щупом: есть рука! есть нога! ничего не оторвано! И уже ликовал в колотьбе, слыша, что он сильней, больше боли…

Богун матюгнулся и кинулся к угольной куче, взбежал по покатому склону, с усилием вонзая носки ботинок в штыб, и, мгновенно упав на живот, приложился к ночному биноклю. В правом верхнем углу побежали зеленые цифры, и в подводной ночной не-прогляди, словно из батискафа, скафандра, увидел шевелящиеся, точно водоросли, зеленоватые туманные фигурки — сгусткообразных человечков, перебегающих по насыпи и пропадающих за ней.

Мертвея от стужи, ждал нового воя и визга, но будто и впрямь погрузился под воду — «самовары» замолкли так наглухо, словно у ополченцев закончились мины… Включил передачу, чтоб криком прорезать своим остолопам глаза, поставить им руку, прицел — взорваться ответным настильным огнем, но тут непроглядная темень ка-ак лопнула, вскипела, запузырилась десятками огней, продернулась изжелта-красными трассами, секущими землю, бетонный забор… «Вьить-вьить! Цьють-ють-ють!» — певучая очередь вгрызлась в защелкавший уголь под ним — рванул свое грузное тело в слепой перекат, свалился до земли, вскочил, заорал в микрофон:

— Огонь! Огонь! Работаем по вспышкам!

Но его запоздавшая на секунду команда никому уж была не нужна — все взорвалось и вспыхнуло само… для ободрения себя хлопьята заорали, упоенно хлеща в темноту изо всех своих гнезд и бойниц и находя спасение от страха во всеобщем грохоте и оре, забивая своими стрельбою и криком чужую пальбу, отгоняя огнем этот лай, этот бешеный хохот чужих, как первобытные охотники невидимых во мраке, обложивших ночную стоянку зверей.

Богун подбежал к свободной бойнице и, вскинув невесомый, как пушинка, автомат, заработал короткими очередями по скачущим огненным жалам. Тьма кишела визгучими розоватыми метками, трассы скрещивались, расходились, сшибались, разлетались колючими брызгами, исчезали во тьме, словно слишком глубокой и плотной, чтоб ее пропороть, погасали, прижавшись к земле… чертили по бетонным плитам борозды, непрерывно нашаривая в монолитном заборе заветные лунки и щелки, чтобы, с визгом ворвавшись вовнутрь, кусануть, разорвать, прострочить. Сотни пуль рикошетили, тюкали, порскали, прошивали пространство шириной метров в сто. Там, вот в этих ста метрах, клокотали, роились ореолы чужих автоматов, огневые еловые лапы врастопыр хороводились вкруг пулеметных стволов, и Богун еле-еле успевал их выцеливать, прибивать, затыкать… кучно били, жуки полосатые, метко, заставляя его то и дело отпрядывать от своей амбразуры, прижиматься к бетонной плите.

Кто-то дал три ракеты, и полоску земли, отчуждения наконец-таки залил ослепительный мертвенный свет: каждый камушек, каждую былку стало видно на белой земле, — и Богун заорал:

— Жека! Жека! Прямо стовп, злiва група! Безперервним! Коси iх! Не давай iм пiдняти голiв!.. Мирный! Мирный! Вправо пять — чагарник! Пулемет!