Юрий Тешкин - Полковник

А тут вдруг и пришло оно. Осенило. Осияло. Узнал. Узнал на миг раньше, чем открыл глаза и увидел впервые рождение предрассветных облаков. Ивану Федоровичу стало так, как будто он умер. То есть так, как он с каждым днем все определеннее догадывался, — легко-легко. И все ж легко не так, как при жизни, а совсем по-другому легко. При жизни так никогда не было и быть не могло. Вот поэтому он решил, что умер. И вспомнил сразу сон: ведь все сбылось! И вот тогда, открыв глаза, он и увидел впервые рождение предрассветных. Он мог бы теперь поклясться на чем угодно, что свет их рождения создался мгновением позже его света собственного! Того, что в нем теперь пылал неугасимо. Как оказалось все легко и просто. Лишь надо верить. Любое доказательство здесь бессмысленно. Бессмысленно и оскорбительно. Насколько это очевидно, насколько это грандиозно — верить. И тогда обязательно все придет, все засияет. А облака уже начинали розоветь, становиться объемнее, зарождалось в них первое движение, из хаоса истекало созидание. И было так легко, словно истомленная душа твоя была доселе опешена, то есть без крыльев, а взмахнула ими, узнала крылья, возликовала, возлюбила. Ах, как теперь легко! Иван Федорович не смел шевельнуться — глядел на предрассветные облака, сулившие день созидания, уже кладущие начало этому созиданию. Уже строились в них грандиозные образы и лики, строились с неимоверной легкостью и простотой. Иван Федорович молился одним лишь словом: «Благодарю! — Не надо много слов и формулировок, полуправд и полукривд. — Благодарю!»

Трясущимися руками достал он из кармана мятый коробок с полуоторвавшейся наклейкой уссурийского тигра и, спотыкаясь, пошел к двери.

Уже через час был собран Большой Совет. График Эксперимента давал на сегодня резкое падение кривой вниз, ведь завтра наступала решающая стадия его, наиболее интересная и важная — лавинная часть программы. Собравшиеся на Большом совете специалисты в один голос утверждали, что встать, а тем более в коридоре оказаться Круглов никак не может.

— Но вот же, — обиженным голосом, сдергивая черную шторку с огромного во всю стену экрана телевизора, произнес директор.

И все собравшиеся увидели такой знакомый больничный коридор, светло-коричневые стены, темную дорожку под ногами и на ней Ивана Федоровича. Непроизвольный вздох изумленного восхищения вырвался почти у всех присутствующих.

— Вот же, вот же! — слабеющим пальцем потыкал директор в экран. — Кто это, по-вашему? Кто?!

— Бедненький, — кто-то прошептал.

— Босиком, — сказал внимательный зам.

— Да ну вас… — с досадой отмахнулся директор. — Босиком — не босиком, какая разница!

Он вглядывался в лицо Ивана Федоровича, в эту вспухшую во весь лоб буквой «зэт» синеватую жилу, в эти глаза, исподлобья сверкающие лихорадочно, в эту поступь неровную. Словно пытался в ней различить, разделить какие-то живые и неживые компоненты.

— Может быть, мне все-таки кто-то объяснит, — сказал директор, стараясь четко выговаривать слова и ни на кого при этом не глядя, — что все это значит?

Специалисты наперебой стали объяснять. Получалось то, о чем и сам догадывался директор, продолжая пристально глядеть на эти уже наполовину механические телодвижения на экране. Временная это вспышка возбуждения, что-то вроде физиологической потребности, когда разум, чувства, воля, — все это, естественно, отсутствует. Ну а тело, то есть одна лишь сплошная физиология, и требует… вот этого самого… что на экране. Логика же действительных событий такова, что все это просто нелепо… да-да… нелепо и жалко. Кроме того, убеждали специалисты, кроме объективности и неизбежности уже зафиксированного, тонкими датчиками распада Круглова существует и еще нечто, возможно, намного более сильное, чем сам распад Круглова, возможно, самое главное, что и определяет неизбежное историческое развитие Эксперимента. И это нечто — вся наука, весь уровень ее, достигнутый на сегодня, вся та реальная сила, что собралась под стенами города. Весь цвет, вся мощь! Жаждущая лишь одного — Великого Эксперимента! Вы только посмотрите, посмотрите, что вокруг творится! И члены Большого совета вышли гурьбой на балкон.

Уже который месяц прибывали сюда ученые со всего земного шара. На самолетах и пароходах, поездами и автомашинами, на лошадках и даже пешком.

Вокруг Города, сразу за крепостными стенами, уже возник, словно кольцо осады, походный, в основном палаточный, городок, который рос день ото дня. Специальная комиссия разбирала анкетные данные вновь прибывших, чтобы определить их подлинный статус — желтый, синий или зеленый. Все мечтали о зеленке. Увы, столь много уже прибыло ученых, что и в синюху-то попасть была надежда слабая. История, пожалуй, с вавилонского столпотворения не знала столь грандиозного переселения людей, из которых к тому же подавляющее большинство были ученые.