Васил Попов - Корни [Хроника одного села]

Председатель опять было сунул руку за часами, но, задержав ее на полпути, почесал в затылке.

— У меня есть идея, — сказал он. — Если будет мальчик, назовем его Димитром — в честь самого старого в селе человека, который недавно умер, — Димитра Столетника. Пусть носит его имя и живет до ста лет.

Крестьяне молчали. Думали, обдумывали и решили, что вовсе это не плохо: назвать новорожденного, если это будет девочка, в честь села, а если мальчик — в честь деда Димитра Столетника. К тому же дети Недьо и Зорьки уже разобрали имена всех бабушек и дедушек, и семейная традиция была соблюдена. Да и, признаться, брак этот был особым, и каждый чувствовал, что он лично к нему причастен.

— Я считаю, что каждый из нас к этому делу причастен, — сказал Лесовик, — оно наше общее, кровное, коллективное, если хотите, государственное даже. Нам, значит, и решать. Предлагаю даже провести открытое голосование… Кто согласен?

— Согласны! — закричали все собравшиеся во дворе и подняли руки.

— Эй, подождите! — перекричал всех Спас. — Послушайте меня, я ведь был на свадьбе у Недьо посаженым отцом. Демократия у нас или нет? Мы же не спросили ни отца, ни мать. Вон там Недьо сидит на корзине, а мы без него голосуем…

— Давайте снова, — сказал Недьо и встал, шатаясь, с перевернутой корзины.

Лесовик торжественно повторил.

— Хорошо. Кто за то, чтобы дать новорожденной девочке имя села, а новорожденному мальчику имя Димитра Столетника, прошу поднять руки. — И сам поднял первым.

Все проголосовали «за», включая Недьо. Не было ни тех, кто «против», ни «воздержавшихся». Никто не обратил внимания, что, голосуя, все встали, даже Улах выступил из своего укромного места. «Да, — мысленно записал Генерал, — мы все проголосовали единогласно и были сплоченными, как полк перед решающим сражением».

«Да, — сказал про себя Босьо, — каждый человек рождается один раз и один раз в жизни встречает свою птичку, только она может спеть ему песню, которая создана для него одного».

Председатель огляделся и заметил в полной тишине:

— Гляди-ка, сколько народу! Вот здорово! Вот молодцы…

— Слушай, Иван, — сказал Спас, и все повернулись к нему, чтобы понять, к кому из Иванов он обращается. Председатель тоже повернулся и увидел, что Спас смотрит ему прямо в глаза. — Слушай, Иван… — повторил Спас. — Иван, — произнес он в третий раз.

Тогда все подхватили в один голос:

— Иван!

Председатель так и застыл с открытым ртом: его впервые назвали по имени, к тому же все, хором! И Лесовик оторопел, и люди зашептались, что-то в них произошло, какая-то перемена, но никто не понял, какая именно, а если бы и понял, не смог бы сейчас объяснить. Они так увлеклись голосованием и так оторопели от этой самой непонятной перемены, что не заметили, как появилась бабка Воскреся. Ее вечно молодые зеленые глаза сияли с такой силой, что все разом подались в ее сторону. А она собрала остатки своего голоса и пропела звонко, так, чтоб услышали все:

— Поздравляю, люди добрые! Мальчик родился!

Иван вздохнул.

Могилу он выкопал маленькую: метр с небольшим в глубину и полметра в ширину. Много ли надо, ведь ящик — не гроб. Жена его, Коца, стояла отвернувшись, прислонясь лбом к стволу ивы, и всхлипывала. Чувствительная была она, плакала по малейшему поводу. Вокруг серели свежие могилы, еще не поросшие травой. Ликоманов с трудом согласился расширить кладбище за счет поля, переселенцам выделили участок, чтобы можно было хоронить на новом месте. «Такая чувствительная, а все ворчит, вечно чем-то недовольна», — подумал раздраженно Иван. Его мать, бабка Черна, в новом платке, новой юбке и старинном румынском кунтуше, стояла на коленях перед ящиком с останками.

«И чего тянем? — кипел в душе Иван Стоянов. — Давно пора зарывать. Ликоманов ждет, а я стою здесь, у этого ящика… Да еще Стояна зачем-то притащили смотреть этот спектакль». Он хмуро прошелся глазами по широкой жениной спине, согнутой фигурке матери и остановился на сынишке — рослом крепыше. «Вот все, что от нас осталось, — подумал он смягчившись, — остальные — кто где». Сколько было споров с матерью! Она требовала, чтоб поставили крест, а Иван хотел пирамидку, красную, как на других могилах. «Никакой пирамидки! Да еще красной, — отрезала бабка Черна. — Раньше лежал под крестом и теперича под крестом лежать будет». Иван Стоянов сколотил крест-накрест две доски, выкрасил их черной краской, а белой вывел три имени, которые носил отец — его собственное, имя отца и имя деда [19] До недавнего времени у болгар фамилией служило имя деда. , — проставил даты рождения и смерти. Двадцать лет прошло, как отец умер!