Васил Попов - Корни [Хроника одного села]

— До каких пор? Откуда я знаю? Пока не кончу служить…

— Пока не переведут на пенсию? А опосля, когда переведут на пенсию, где приземлишься?

Внуку стало досадно — он никогда не думал о пенсии. Ему захотелось снова в небо, пронзать облака, стремиться вперед и вперед. Туда, где мечты и скорость сливаются воедино… Живет его дед в этом маленьком горном селе, в своем синем домике, выращивает в огороде помидоры и задает непонятные вопросы: «Где приземлишься?» — «Да откуда я знаю? Где прикажут, может, придется катапультироваться, может… Некоторые из нас вообще не приземляются… Ну и дед у меня».

— Знаю я, где ты приземлишься, — произнес нараспев дед Стефан. — Хочешь, скажу? В городе, в городе приземлишься! Никакой бетонной дорожки в пять километров тебе не потребуется, чтобы там сесть. Все там осели… — Он надул губы, как ребенок, а внук рассмеялся.

— Ну какой же ты, право… — добродушно сказал он. — Что поделаешь, все сейчас сосредотачивается в городах. Растет промышленность, происходит техническая революция, жизнь кипит, меняется… Сколько раз мы тебя звали переехать. И квартиру нам дали, и телевизор есть, и современная обстановка… и питание отличное — жизнь интересная, а ты уперся: «не поеду» да «не поеду»!

— Не поеду! — крикнул дед Стефан. — Я, внучек, давно взлетел и в родном селе приземлился. Не надобно мне никакой бетонной дорожки. Одно только потребуется…

— Что же?

— Двухметровая яма! Вот как залягу в нее, никто меня оттуда не выкурит.

Внук махнул рукой.

— Такая яма, дед, каждому понадобится, только никто не знает, кому раньше, и потому не стоит о ней говорить.

Они выпили молча, долив пятнистые стопки.

— Эх, дед, дед… — вздохнул внук. — Другая теперь жизнь… Все изменилось, будто не десятки, а сотни лет прошли! Если б ты мог взглянуть на мир с реактивного самолета, с двадцатикилометровой высоты, ты бы сам убедился, какими мелкими, какими ничтожными выглядят все наши земные заботы и неудачи, все, над чем мы бьемся и что мешает нам жить.

— Не надобно мне двадцатикилометровой высоты, — тихо сказал дед. — Я этот мир видел на двадцать километров вдоль и поперек, и сверху он такой же. И на фронте я его видел, и на чужбине, когда ездил огородничать… Ты мне про мир не толкуй, я его не хуже твоего знаю.

— Знаешь, каким он был прежде, — сказал внук, — а теперь все изменилось. Сам человек стал иным.

— Иным? Иным, говоришь! — вскипел дед. — А коли так, за что убили моего песика? Если он изменился, этот мир, поднялся на двадцатикилометровую высоту, то чем ему помешал мой Малыш? Они взяли и убили его!

— То есть как убили? Зачем? — растерялся внук, — Отравили, что ли?

— Никто его не травил. Собрали всех собак и всадили каждой по пуле в ухо. Какая-то болезнь по ним ходила, эпидемия, вот и приказали всех ликвидировать. Только у моего Малыша никакой болезни не было! Одним он страдал — доверялся всем и каждому. Умел смеяться, как человек, и слушал внимательно, когда с ним разговаривали, а когда я его гладил, то он, бедняга, дрожал, такой был смирный и добрый… А ты говоришь, мир изменился! Тьфу! — Старик плюнул, и глаза его увлажнились.

— Бывают еще безобразия, — сказал внук, не в состоянии постичь, зачем, в сущности, перестреляли деревенских собак. — Государство наше молодое, существуют разного рода трудности, не хватает кадров… О гигиене и здоровье, конечно, надо заботиться, но чтобы для этого перестрелять всех собак… Это какой-нибудь головотяп распорядился. — Внук почувствовал, что запутался, и добавил: — Ты, дедусь, не расстраивайся из-за мелочей, смотри, какие у нас достижения…

— Ни на что я не хочу смотреть, — проворчал старик, — и в достижениях не разбираюсь. Все можно изменить, только человек, если он был дерьмом, дерьмом и останется! Как ты его ни ублажай, как ни стращай, как ни внушай, чтоб он изменился, сколько ему фабрик ни строй, в какой космос ни посылай — ничего не поможет!

— Да ты, дед, рассуждаешь, как вражеский элемент! — возмутился внук. — Добро б еще богатеем был, а то каких-то три декара бахчи имел. Сто лет будешь их оплакивать!

— Вражеский элемент? — Дед Стефан аж привстал, пораженный, не веря, что речь идет о нем. — Да кому же это я враг?..

— Самому себе, — мягко ответил внук, понимая, что хватил через край. — Самому себе враг, все оплакиваешь эти несчастные три декара…

— Не три декара, — тихо сказал старик, — а три декара и два ара. И не в них дело. Землю не декарами мерят, внучек, ты в этих делах не разбираешься… Хоть и было время, вместе мы с тобой сеяли, вместе пололи — ты мою торбу с зерном носил, — а вот жать нам с тобой вместе не пришлось. Землю можно во что угодно превратить, если она позволит. Мне она позволила, и я из нивы сделал бахчу, чтобы вас прокормить, на ноги поставить, мне-то самому мало надобно, мне и двух аров хватит…