Васил Попов - Корни [Хроника одного села]

Иларион, с чемоданом и пустой корзиной, брел по пустынным улицам родного села и не знал, куда же ему приткнуться. Пойди он к Генералу, тот его примет, накормит и спать уложит, но ведь Генерал пишет. Как же можно его отвлекать? А что именно он пишет — господь его знает. К Лесовику идти ему не хотелось — опять заставит обсуждать положение, потребует, чтобы Иларион подбросил идею, как вернуть людей в село. «Можно подумать, эти идеи у меня в голове, как пчелы, роятся!..»

Тут Иларион остановился — он увидел на воротах Дышла пожелтевший лозунг.

— «Почему?» — прочел он.

«И вправду, почему?»

Подул ветерок, бумага зашелестела. В горле Илариона дрогнуло и тоже зашелестело это «почему?». «Значит, вернулся я в третий раз… Но почему? В городе Стефан, сын деда Сикова, устроил меня на работу в магазин «Фрукты-овощи». И работа была легкая, и деньги хорошие, но что поделать, если я места себе не находил. Тоска брала, плохо становилось от всяких «авто-мото» и от уличного шума. А закрою глаза: луга расстилаются, до смерти хочется оказаться на возу с сеном и чтобы звезды на тебя смотрели, а ты их пересчитывал… чтобы приподняться и ткнуть стрекалом своего вола Сивчо: «Цоб-цобэ!» Ведь Сивчо на пару с Белчо тоже тащат колесо истории, как выражается Спас. Если бы не волы, пиши пропало. Только где они, волы-то? Об одном только и думал: как бы снова вернуться в село, сходить к Овечьему роднику водицы испить, и чтобы за спиной стояли в упряжке Сивчо и Белчо. Воз сена, ночь, звезды… Только где эта ночь?»

Иларион вздохнул. Когда он был в городе, у него перед глазами стояло село: вот верхний край села, вот — нижний; а теперь перед глазами стоит город: улицы, бульвары, площади и парки — все как живое.

— Иларион! — услыхал он и узнал голос. Подле театральной тумбы, точно под афишей «Океан» Штейна, стояла бабка Воскреся. — Вернулся? — спросила она.

— Вернулся, бабка Воскреся.

— А дом? Снова выкупишь у Спаса?

— Нет. Денег нету.

— А где жить-то будешь?

— Не знаю.

— А ты ел?

— Нет, — ответил он, и к горлу подкатил и застрял в нем горький комок.

— Идем, — сказала она. — Идем, накормлю. У меня похлебка из крапивы есть и три маслины.

Иларион послушно пошел за бабкой. Во дворе его встретил запах лесной герани, домашнего очага и мытой овечьей шерсти. Он сел под галереей, на трехногую табуретку. Бабка принесла низкий круглый столик, поставила на него миску с похлебкой и блюдце с тремя маслинами. Засияли эти маслины в ночных сумерках и обожгли Илариону душу, комок в горле стал еще больше, еще горше. И хлеба положила ему бабка Воскреся, а сама села рядышком, с клубком шерсти и двумя спицами. Принялась вязать. Город снова возник перед глазами Илариона, по бульвару шли молодые люди с транзисторами, громко и весело смеялись, а он стоял и смотрел, прислонясь спиной к большому дереву. В парке напротив горели огромные прожекторы, и джаз стругал стальное городское небо; со скрипом и лязгом промчался трамвай — туда и обратно, — пахло отработанным бензином. Иларион хлебнул похлебки, она была кисленькая, и ком в горле помягчел, и хлебец оказался вкусным, пах теплой землицей и печью. Спицы мелькали, постукивая в тишине ночи, вытягивая и сплетая шерстяную нить, а вечно молодые зеленые глаза бабки Воскреси разбрызгивали зеленое сияние. «Чего я хочу от этой жизни? — спросил себя Иларион. — Детей народил, выучил, квартиры и машины у всех у них уже есть, да и свои дети народились. Каждый крепко стоит на ногах. И зачем мне сдался этот город, пропади он пропадом. Чего я в него ездил?» Но не Иларион, а сам город прибыл к нему тяжелыми каменными шагами, с множеством лиц и множеством огней, и заслонил собою и навес, увитый виноградной лозой, и галерею бабки Воскреси. А бабка Воскреся только того и ждала — город запутался в ее вязанье, спицы принялись вытягивать из него петли и сплетать в улицы, бульвары, огни и лица людей. Иларион увидел дно миски — оно засияло, как месяц, — но к маслинам он не решился притронуться, не посягнул. Бабка Воскреся молчала, ждала, чтобы он наелся, чтобы совсем растаял ком, засевший у него в горле.

— Иларион, — сказала она, — поешь маслин.

— Я не голодный. Наелся. Спасибо тебе.

— Это Стефан, сын деда Сикова, прислал прошлой зимой. Я их положила в банку и залила подсолнечным маслом — оставалось четыре, но я весной одну маслину отдала Димитру. Ты помнишь его?