Васил Попов - Корни [Хроника одного села]

— Какие еще дела? — спросил Лесовик нахмурившись.

— Не докопал я еще свой колодец, Лесовик, — сказал Спас важно. — Ты чего не уедешь из села? А? Звали тебя в окружной комитет партии? Звали! Звали тебя в милицию? Звали. Директором промкомбината предлагали назначить? Предлагали. А теперь заместителем председателя агропромышленного комплекса зовут, а ты все в селе сидишь. Значит, и ты собираешься докапывать свой колодец.

Лесовик попытался сдержаться, но не смог — рассмеялся.

— Не могу я тебя понять, Спас, — сказал он. — Знаю, что ты классовый враг, а как послушаю…

Спас повел плечами под зеленым пиджаком, который он всегда носил внакидку. «Почему не наденешь?» — спрашивали его. «Это чиновники надевают пиджаки, — отвечал Спас, — а я только накидываю».

— Слушай, Лесовик, — сказал он, — сколько, по-твоему, профилей имеет человек? А ну, скажи!

— Как это — сколько?

— Да когда ты на него смотришь не прямо, а со стороны. Два профиля, верно? С двух сторон.

— Два, — протянул Лесовик неохотно.

— Значит, два. А ты на меня все с одной стороны смотришь и один только профиль видишь: «Классовый враг»! А другой мой профиль, знаешь, за кого?

— За кого?

— За социализм, — весомо и важно изрек Спас.

— Знаем мы, как ты за социализм, только не задуривай мне голову этими твоими профилями. — Лесовик встал, ему надо было идти. — Человек, Спас, должен быть чистым и прозрачным, как стекло. Что в одном профиле, то должно быть и в другом. Ну прощай. И не занимайся демагогией.

«Хорошо, — продолжал сам с собой Спас после того, как Лесовик ушел. — Я согласен, оба профиля должны быть одинаковыми, чистыми, прозрачными, как стекло, только так уж природа распорядилась, чтобы у человека было одно лицо и один зад. Одни идут вперед лицом, другие — задницей. Бросьте мне толковать про чистоту и прозрачность, знаю я вас! Верь не верь, только я за социализм! Если бы социализм не открыл мне глаза, я бы дураком помер, как Михал Стефанчин. А теперь: урожай орехов и грибов снимаю, плюс трудодни зарабатываю, да еще дома́ у меня. Я из них сок и выжимаю, ведь дома и все другое свой прок имеют. Иларионка всю жизнь в дому своем дрог и крючился, худо ему в нем жилось. А почему? Да потому, что не умел он в нем прок углядеть! Не выжимал сладкий сок! Живешь, спишь в доме, а вкуса его не знаешь! Вот взять бабу, и в ней свой сок есть, иной, смотришь, прожил с женой десять, а то и двадцать, тридцать лет, а вкуса ее не знает. Жена рожала, от работы выдохлась, состарилась, а он все удивляется — что она за баба, моя аль нет? Да как она может быть твоей, мил человек, когда сок в ней свернулся и высох — затвердел! Надо было его в свое время выжать. Вот взгляни на Йордана Брадобрея, как только женится, так сразу принимается сок выжимать, и баба умирает по всем правилам. А социализм и меня научил этой премудрости — из всего выжимать сок. Разве раньше стал бы я орехи и грибы выращивать, телевизор покупать, тратить грешные денежки! Ничуть! А теперь — я географию изучаю, в художествах разбираюсь, столицы мира назубок знаю, в очередь на машину записался…»

Спас встал, перешагнул через порог и в одних носках пошел по дому № 2 (он недавно пронумеровал свои семь домов). Остановился; прищурился. В комнате висело с десяток картин. На дверях комнаты красными чернилами по белому полю Спас вывел своим замысловатым, полным завитушек красивым почерком: «Картинная галерея».

Первыми их встретили «Мишки» Шишкина. Громко хохотали запорожцы, продолжая писать письмо султану, а Иван Грозный все еще обнимал своего сына, хотя дело было уже сделано. Спас затаил дух, он подобрал для картинной галереи занавески под цвет стен, снял с петель дверь, ведущую в другую комнату, — все как полагается в настоящей галерее. Во второй комнате тоже были картины: «Рученица» [26] Рученица — болгарский народный танец. Мырквички, в тяжелой старой раме, полотна Верещагина, посвященные Шипке, «Проводы» Стояна Венева и «Встреча» его же, «Кюстендилская девушка с яблоком» Димитрова-Мастера и еще несколько картин — все репродукции, купленные в городе, в книжном магазине. В третьей комнате, очень светлой, занавески были самые что ни на есть новенькие, печка только что выбелена, печная дверца надраена до блеска, стены были еще пустые, только что выкрашенные. «Их я тоже завешу полотнами», — засмеялся Спас, а Генерал мигал, мигал, и в голове его уже рождались страницы, на которых он расскажет о картинной галерее, о колесе мировой истории и всех этих домах, которые Спас приводил в порядок и украшал.