Михаил Щукин - Морок [сборник litres]

– Вон, дорогу чистит. С ночи из бульдозера не вылазит.

Бульдозер виднелся половиной своей кабины недалеко от сенного склада. Глубокая, как траншея, дорога была расчищена.

– Вот он, Иван Иванович Самошкин, собственной персоной. – Парторг подошел к бульдозеру и помахал рукой. Из кабины вылез чернявый широкоплечий мужчина, уже в годах, с острыми темными глазами. Его короткая телогрейка блестела от прочно въевшегося мазута.

– Иван Иванович! К тебе! – стараясь перекричать гул трактора, парторг наклонялся к самому уху Самошкина. – Из редакции! По жалобе!

– А? Не понял. Погоди.

Заскочил в кабину, заглушил мотор. Сразу стало слышно, как задувает буран. Но он уже слабел.

– Жалобу твою, говорю, приехали проверять, из редакции.

– Написала-таки! От зараза, вредная баба! Ну что ты будешь делать! – Иван Иванович шлепнул себя по бедрам и топнул большим подшитым валенком. – От же бабье семя! И фамилию мою поставила, и кавалера ордена приписала, так?

– Совершенно верно, – улыбаясь, отвечая Андрей. Очень уж забавен был Иван Иванович Самошкин в своем возмущении. – А вы что, отказываетесь от письма?

– Да тут дело-то вот какое. – Иван Иванович сдвинул на затылок шапку, такую же черную от мазута, как и телогрейка. – Написано верно. Я ить машину-то не просил, за уборку мне дали как поощрение. Но только стыдно уж – вот так, через жалобу, вырывать.

– А в райпо обращались?

– Ездил. В райцентре был, с рейсом, так прямо в мазутном и заходил к этому главному… как он?.. Козырин? Ничего не скажу, мужик обходительный: «Проходите, садитесь, я вас слушаю. А вот машин, извините, пока нету. Ждите». С тем и домой вернулся. Это по весне еще было, а машину-то мне за прошлую уборку дали. Баба потом еще раз ездила, с тем же вернулась.

– А жена ваша где сейчас – дома?

– У-у, парень, лучше не ходи. До вечера будешь слушать. Я вроде все сказал, а ее не переслушать. Всем баба взяла, но язык – не приведи господи! А вообще, если уж напрямую, лучше бы ее и не давали, эту машину. Бегаешь, как за милостыней за какой. Тьфу! Я больше не нужен? Тороплюсь, мне еще разъезд надо прорыть.

Иван Иванович легко поднялся в кабину. Взревел мотор, и нож бульдозера врезался в глубокий, влажный, еще не улежавшийся снег.

В контору Андрей с парторгом возвращались молча. И только уже потом, в кабинете, парторг с молодой горячностью взорвался:

– Знаешь, мне вот таким мужикам, как Самошкин, стыдно другой раз в глаза глядеть. Стыдно! А я их еще за что-то агитирую! Ладно, тебе цифры надо. Садись записывай.

К вечеру буран стал замирать. Слабели его порывы, затихали громкие взвизги. Быстро опустились сумерки. К поселку Веселому, который стоял в двух километрах от Крутоярова, подъезжали уже в темноте. Фары, вильнув длинными лучами на повороте, выхватили невысокую фигуру. Нефедыч, обычно не жаловавший пассажиров, затормозил:

– Гонит же куда-то бедолагу в таку непогодь.

Бедолагой оказалась невысокая, худенькая девушка.

Она нерешительно приблизилась. Нефедыч включил в кабине свет, строго прикрикнул:

– Лезь быстрей! Особого приглашенья ждешь?

Андрей открыл дверцу. Девушка смущенно и благодарно посмотрела на него и кивнула. Нефедыч щелкнул, выключая лампочку в кабине, и тронул машину. Но Андрей успел разглядеть глаза девушки. Они показались ему знакомыми, словно он уже где-то видел их.

В центре Крутоярова девушка попросила остановиться, поблагодарила, вышла. Невысокая худенькая фигурка скрылась за крайними домами, и Андрей неожиданно вздрогнул… Он слабо запомнил лицо матери, а вот глаза помнил, вспомнил и сейчас…

Он только что проснулся, когда она подошла к нему, поцеловала и сказала, что скоро вернется. Стукнули двери. Андрей выскочил из-под одеяла и подбежал к мерзлому окошку, протаял дыханием ледок и в маленькую дырочку увидел, как мать, часто оглядываясь, идет с отцом по переулку. И так четко видится, вспоминается ему сейчас, уже взрослому, мать: белый, ослепительно-белый переулок под морозным солнцем и посредине его – мать в черном пальто. Из больницы она не вернулась…

И вот встреча с этой девушкой, ее глаза… глаза незнакомого человека и глаза матери до удивления схожи. И тот же теплый взгляд…

Тетя Паша, как всегда, ждала Андрея, не ложилась. По телевизору показывали иностранный детектив, и в избе слышалась неумолкающая пальба. Тетя Паша от выстрелов пугливо вздрагивала, озиралась, но телевизор не выключала. Заметив усмешку Андрея, пояснила: