Михаил Щукин - Морок [сборник litres]

– Так, время у нас еще есть до обеда, глянем, чем народ дышит.

И Воронихин резко свернул с трассы, направляя машину к длинным приземистым зданиям фермы. В районе знали, что первый не любит, когда его встречают в хозяйствах. У него была особенная манера – появляться неожиданно, без предупреждения. Он сворачивал с трассы и подруливал обычно не к конторе, а к ферме или к мастерской, или ехал на поля. Посмотрит, переговорит с людьми и только тогда является к директору совхоза или председателю колхоза. И те по опыту уже знали, что немногое ускользало от внимательного, цепкого взгляда первого.

Стадо вывели на летние выпасы, пустой скотный двор встретил запахом сухого навоза и гулкой тишины. Только в дальнем углу, нарушая ее, попискивали драчливые воробьи. Воронихин прошелся по широкому пролету, заглянул в бытовку, в красный уголок, в молочный блок. Лицо его становилось все более строгим. С первого взгляда было ясно – на ферме, как только перегнали скот, все бросом бросили. В молочном блоке даже не отключили воду, и она тоненькой струйкой из незакрученного крана лилась на цементный пол. Одна половина двери перекосилась, другая валялась рядом на куче навоза. Разломанные кормушки, выбитые стекла.

– Бардак! – Воронихин закрутил кран, вытер о плащ мокрые руки и пошагал к машине.

После фермы заехали в мастерскую и на ток. По дороге на ток навстречу попался ветхий дед. Опираясь на самодельный костыль, он нес сетку, в которой лежали булка хлеба и две бутылки пива. Воронихин остановил машину и открыл дверцу.

– Доброго здоровья, Савелий Игнатьевич!

Дед поднял сивую голову, прищурил выцветшие, блеклые глаза.

– Не признаю. Никак Ляксандр Григорьич?

– Он самый. Садись, до дому подвезу.

– Не, я уж так, пешочком. Пока до магазина сползаю да обратно – все время быстрей. Безработный теперь, куда торопиться. В прошлом годе еще сторожил, а нынче уж не могу. Шабаш.

– А пивко-то потягиваешь?

Дед хитровато улыбнулся, показав отсутствие передних зубов.

– А чего не пить, его ить не жевать.

И рассмеялся вместе с Воронихиным.

– Зубы-то надо вставить, Савелий Игнатьевич.

– В прошлом годе в Крутояровско ездил, а там очередь, сказывают, большая. Да и то правда – вставлять кому помоложе, а нам, старикам, на песочну гриву и так сойдет, без зубов.

– Нет, неправильно рассуждаешь, Савелий Игнатьевич. Я за тобой машину на следующей неделе пришлю, отвезут в больницу и там что надо сделают.

– Хлопоты лишние… ну уж раз так, – дед снова хитровато улыбнулся. – Я хоть свою старуху напоследок укушу. Спасибо на добром слове, Ляксандр Григорьич, дальше покандыляю. Мне-то нечего делать, только лясы точить, а у тебя забот под завязку. Езжай…

Улыбаясь, Воронихин закрыл дверцу, плавно тронул машину и быстро, уверенно выехал за деревню, на полевую дорогу. Она еще не пылила и, казалось, дышала свежестью, как дышали свежестью опушенные яркой листвой березы и матово чернеющие, только что засеянные поля. Воронихин быстро взглядывал на поля, на колки, на дорогу и неторопливо, все еще улыбаясь после встречи со стариком, говорил:

– Вот на таких мужиках вся здешняя земля после войны и держалась. Я тут председательствовать начинал. Думалось, им век износу не будет. А вот гляди ж ты…

Андрей не узнавал Воронихина. После разговора с Савелием Игнатьевичем первый резко, прямо на глазах изменился. Обмякло лицо, потеплели глаза, а голос, обычно пружинистый и энергичный, зазвучал раздумчиво, с едва заметным дрожанием.

– А когда вы работали здесь?

– Давно, – протянул он, – а было мне чуть за двадцать. Теперь и не верится, что было…

Впереди, на поляне между двух колков, показался полевой стан. Воронихин переключил скорость и снова, без всякого перехода, стал прежним. И прежнему ему Андрей уже не осмелился задать вопрос, который так и вертелся на языке.

Машину первого уже засекли, и местное начальство было здесь в полном составе: директор совхоза, секретарь парткома и председатель профкома – тоненькая, миловидная женщина. Рядом с директором и секретарем парткома, мужиками кряжистыми, солидными с заметно выступающими из одинаково широких коричневых пиджаков животами, она была похожа на стройную, трепетную ветелку между двумя мощными осокорями. За ними, густо дымя после обеда самокрутками, стояли механизаторы, сеяльщики, с любопытством поглядывали на приехавшего к ним первого секретаря.

Воронихин энергичным движением руки остановил директора совхоза – «извини» – и подошел к женщине, крепко, но осторожно пожал ее тоненькую руку, приветливо заглянул в лицо.