Юрий Купер - Сфумато

В какой-то момент Жегов, видимо, устав от подвыпившей своей мартышки, решил сменить тему:

– Скажите мне, пожалуйста, – обратился он ко мне, медленно растягивая фразу и прерывая ее раскуриванием трубки. – Согласны ли вы, молодой человек, что мы являемся свидетелями странного несоответствия между количеством гениев в музыке и живописи? Что я хочу сказать? Я, например, с уверенностью могу отметить тот факт, что в нашей истории существует огромное количество гениев в живописи, – в музыке их можно сосчитать по пальцам одной руки. Как вам кажется, почему это?

Мне не хотелось вступать с ним в длинный спор по поводу количества гениев, так как, очевидно, это был своего рода тест или провокация, о которой меня предупреждала Коринн. Поэтому я решил отделаться коротким ответом:

– Я думаю, все дело заключается в компетентности эксперта. Вы являетесь, наверное, им в музыке. А что касается живописи, то вы более доброжелательны, так как этот жанр вам не так хорошо знаком.

Сказав это, я вдруг подумал, что в моем ответе было больше агрессии, чем в его вопросе. Но, видимо, это оказалось своего рода местью за то преступление, которое он совершил по отношению к своему близкому другу и его дочери. К сожалению, я не мог вызвать этого мерзавца на дуэль и не мог громогласно объявить, что это не человек, а грязное животное. Себя же я ненавидел за то, что продолжал сидеть на этом званом ужине, попивая вино из погреба месье Праудвока.

Единственное, что хоть как-то примиряло меня с этим обстоятельством, была мысль: «Сколько таких ужинов я вытерпел в своей жизни и ни разу не ушел из-за стола. Чем этот подлец хуже других? Сиди и терпи».

И я продолжал сидеть, пытаясь понять, где же я все-таки нахожусь? В ином мире мертвых или еще среди живых? Я пытался определить неуловимую границу между этими мирами, а заодно и свой диагноз.

Теперь, когда прошло столько лет с тех пор, как я сидел за столом с мистером Праудвоком, отцом Коринн, мне не трудно определить: конечно, я был в мире ушедших в мир иной.

Мои размышления прервал телефонный звонок. Звонила Коринн.

– Ты еще не спишь? – спросила она.

– Нет, – коротко ответил я.

– Ты знаешь, я лежу и думаю о том ужине у отца. Ты помнишь?

– Да.

– Так вот, я забыла тебе сказать, что Жегова зарезала его жена. Помнишь ее? Представляешь, зарезала ножом! Это случилось спустя год или два после того ужина.

– Правда? Я тебе не верю! Разве такое бывает?

– Видимо, бывает.

– А что с другим другом твоего отца? Он на том ужине не проронил ни слова. Архитектор, кажется? Как его звали?

– Флоран, – ответила Коринн.

Повисла длинная пауза.

– Так что с ним? – спросил я.

– Он умер… – И снова долгая пауза.

– А почему ты спросил о нем?

– Не знаю. Просто он показался мне тогда довольно странным персонажем. Как говорят, загадочным.

Коринн с какой-то виноватой интонацией произнесла:

– Ты знаешь, я спала с ним тоже.

Я пожелал ей спокойной ночи и отключил телефон.

Раннее пробуждение, которое мне всегда казалось привилегией людей одиноких, имеет и свои минусы. Что-то похожее на испуг, иногда доходящий до паники. Нет ни человеческого голоса, ни звука, говорящего о присутствии кого-нибудь рядом. Я пытаюсь, как могу, собраться с мыслями, составляя план-утопию моих дневных деяний, но безуспешно. Надо сделать и то, и это. Стараюсь проследить очередность дел, но это бесполезно. Нет и привычных телефонных звонков, да и позвонить никому нельзя. Все еще спят.

Если в Париже есть «La Palette», то в Жуковке только моя кухня и окно, в которое я вижу сплошной зеленый занавес, состоящий из трепещущих на ветру листьев. Почему они так зелены? Кажется, уже сентябрь. Должны же они иметь хоть немного осенней желтизны? Лениво размышляю, ощущая на губах горьковатый привкус кофе.

Зеленый занавес медленно погружается в туман, вернее, покрывается легкой дымкой. И от этого выглядит благородней. На него хочется дольше смотреть, что я и делаю, бессознательно продолжая откладывать и перекладывать так называемые дела и обязанности.

Надо найти Красило, он совсем исчез. Честно говоря, я уже начал думать, что и он покинул нашу бренную землю – ни звонков моей матери, ни мне. Обычно он всегда помнил дату моего рождения и день рождения мамы, а тут полное молчание. Да и я не знал, как его разыскать. Единственный телефонный номер, который у меня есть, – это домашний, но он молчит месяцами.

Последний раз, когда Игорь вдруг объявился, он оправдывал свое исчезновение плохим самочувствием. «Давление замучило. Прости. Ты же самый дорогой человек в моей жизни», – ласково и проникновенно извиняющимся тоном произнес он на другом конце провода. Его жизнь сегодня полна загадочности и тайны. Количество его болезней и бедствий настолько грандиозно, что невольно начинаешь ставить под сомнение существование справедливости на земле. Как можно подвергать таким тяжелым испытаниям одного человека? Неужели Бог не мог распределить их между разными людьми: бедствий бы хватило минимум человек на двадцать.