Максим Осипов - Человек эпохи Возрождения [сборник]

– Я лишь орудие, меч. Суд – у Него.

Что-то Ксения не замечала, чтоб Он – взгляд к потолку – во что-нибудь вмешивался, или даже интересовался особенно. Ладно, у каждого своя вера, поговорим о вещах серьезных, практических.

– Своя вера? – ну-ка…

Ксения пытается объяснить, путается, она в самом деле немного пьяна: православная вера, народная. Мы святых почитаем, угодников, различные праздники…

Глаза у Рухшоны вдруг загораются: ах, народная! Во что она верит? – в Николая Чудотворца? в Царя-искупителя? в Женский день? Или сразу – во все?

– Ширк, язычество!

Не надо смотреть так. Ксения отводит взгляд. Она ж не сама… На все получает благословение.

– Да, да, – Рухшона шевелит в воздухе пальцами: знает она эту систему. – Часто отказывают? Язычество, ширк! – Слишком долго она молчала. – Мне все позволительно, но не все полезно! Как прикажете действовать по такой инструкции? Вот и бегает по улице за матерью с топором. Сама видела: голый, а на шее болтается крест.

Ксения себе представляет картину. Правда, бывают такие случаи.

Рухшона садится на краешек нар:

– И истина сделает вас свободными. Сделала. От чего? Свобода – что это? Своеволие? Самовольство? Или это ваше – местное самоуправление? – Ксения вспоминает Цыцына, улыбается. – Нет никакой свободы, есть миссия, предназначение. А наше дело – понять, в чем оно.

– И как, поняла?

– Да, – отвечает Рухшона, – я знаю, зачем пришла в мир и что меня ждет после смерти. Никаких там: у Бога обителей много. Их две: рай и ад.

Это вам не какой-нибудь батюшка, здесь – ответы так уж ответы! Но это пока еще так, философия. Надо собраться с силами – сейчас она спросит ее.

Рухшона достает из сумки еду, жестом предлагает Ксении поесть вместе с ней. Но та захвачена уже своим.

Дочка была у нее, Верочка. Хорошая девочка. Работников ее жалела.

– Мы не собаки, не кошечки, чтобы нас жалеть. Платить работникам надо. Так что твоя Верочка? Книжки любила, наверное?

– Книжки любила, маму не слушала. Красивая была девочка. Одиннадцать классов закончила. Хотела ей профессию дать. А она начиталась, наслушалась… всяких умников и уехала от меня. Писателем решила стать или, не знаю, ученым, филологом… И уехала, и пропала там. Плохого никому не делала. Так за что Он ее, за что?..

Ксения не плачет, смотрит на Рухшону внимательно. Рухшона отводит взгляд, потом возвращает его на Ксению.

– За своеволие, – говорит почти шепотом. – Любой грех простится, любой, но за ослушание, за своеволие – смерть. И ад.

Вот первая и последняя правда про Верочку. – Есть такое слово: надо, Верочка. – А есть такое слово нехочется? – спрашивает та и смеется, она прямо слышит Верочкин смех.

– По-человечески жалко, – Рухшона должна объяснить до конца. – Но по-Божески непослушание влечет за собой возмездие. Как пальцы в розетку – убьет.

И вымолить из ада нельзя никого. Потому что отвечает каждый – самостоятельно. Рухшона говорит очень прямо, твердо, так и сообщают правду. За своеволие – смерть. Плачь – не плачь, чего уж тут непонятного?

– А СССР?

Женщины сидят на нарах, между ними – еда, как в поезде, как будто они отправились в путешествие. СССР – это большая тема, Рухшоне есть о чем рассказать. Да уж, новейшая история по ней проехалась: Москва, Таджикистан, война.

– Опасно, – вздыхает Ксения.

– Я не боялась. Нет, никогда.

Ксения так не верила ни одному человеку, как сейчас верит ей. Почему же распалась страна?

– Засмотрелись на Запад. На лукавый Запад. Изменили предназначению.

Как это выразить? Но тот, кто двигал, управляя / Марионетками всех стран… Не читать же “Возмездие”?

– Отчего ж, почитай.

Рухшона качает головой: нет.

А почему? Сегодня для Ксении это была бы не первая встреча с поэзией.

– Потому что, – говорит Рухшона, – правда не в ней, не в поэзии.

Это ясно, что не в поэзии. Только есть ли она вообще – правда-то? – вот вопрос.

– Да, – отвечает Рухшона, – есть.

Есть, и называется коротко.

Ну же, скажи!

Рухшона смотрит ей прямо в глаза – так что и взгляда не отведешь, и произносит почти неслышно:

– Ислам.

– Ислам… – повторяет Ксения зачарованно. Она что-то такое предчувствовала, так ей кажется, но откуда, проведя здесь всю жизнь, могла точно знать? – А трудно… этой быть?..

– Мусульманкой? – Рухшона встает с нар, начинает ходить по камере. – Трудно, но выполнимо. Не невозможно. Молитва пять раз в день, короткая, месяц в году – пост, милостыня – небольшая, сороковая часть, и однажды в жизни – хадж, паломничество, если возможность есть. Вот столпы веры. А большего от нас и не требуется, разве что, говорит Пророк, добровольно. Имений не раздавать, не подставлять щек. Поклоняться Всевышнему.