Михаил Садовяну - Новелла современной Румынии

Крестьяне сгрудились посреди двора, и по тому, как они стояли, как смотрели на появившуюся из дверей бригаду, по тому, как иные из них все еще оглядывались на своих жен, которые, столпившись за забором, издали наблюдали за происходящим, трепеща от страха, надежды и сомнения, Кирикэ понял, что они за это время тоже приняли какое-то решение. У них был и вожак: высокий одноногий инвалид, с рыжими волосами, стоявший впереди всех. Он как раз направился, прихрамывая, навстречу бригаде, но остановился, не дойдя нескольких шагов, очевидно, опасаясь вспугнуть ягнят Каркалецяну. Крестьяне шли за ним следом.

— Бррр! — подгонял Каркалецяну свое маленькое стадо, двигавшееся по коридору, который образовался между толпой крестьян и пятью скупщиками, стоящими возле сельсовета.

— Бр-бр-бр-брррр! — тотчас же отзывался безбородый.

Поравнявшись с бригадой или, точнее, с Нетя, как заметил Кирикэ, Каркалецяну, казалось, хотел остановиться, но потом раздумал, презрительно оттопырил нижнюю губу и, жестом призвав в свидетели инвалида, пробормотал, указывая на бригаду (Кирикэ заметил, что он указал главным образом на Нетя!):

— Ну и жулики!..

— Куда ты? — спросил Турку, не обращая внимания на его бормотание.

— Домой! — отрезал Каркалецяну, потом продолжал, обращаясь к ягнятам, как будто это краткое «домой» тоже было адресовано им:

— Бррр!

— Бр-бр-бр-бррр! — вторил ему безбородый, качая головой.

— Так ты не будешь продавать? — настаивал Турку.

Каркалецяну, сделав знак безбородому, чтобы тот гнал ягнят дальше, решительно подошел к Турку, но ответил, обращаясь к Нете:

— Ты же мне подал знак, что дело не выгорит… — И он указал на окошко, откуда Нетя подал ему знак. — Что же, теперь — на попятную?

— А, твой посредничек, — громко произнес Турку, даже не взглянув на Нетя.

— Я же в долг купил… — прибавил с упреком Каркалецяну, по-прежнему обращаясь к Нетя.

Потом, видя, что Нетя молчит, буркнул:

— Подвел ты меня…

Кирикэ смотрел то на одного, то на другого, вернее сказать, подстерегал то одного, то другого и ждал своего часа…

О «посреднике» Нетя Ленуца знала все. Значит, кое-что знал и Кирикэ.

Звали его Драгомир Каркалецяну, и он считался лишь наполовину местным жителем: родился и вырос-то он здесь, но когда ему исполнилось десять лет, его взяли к себе в Бухарест какие-то родственники, и он так и остался там. Это случилось вскоре после крестьянского восстания тысяча девятьсот седьмого года.

Отец его был управляющим у местного помещика Гарабецяна, владельца «восьми холмов» с лесами, лугами, садами, виноградниками, каменоломней и скотоводческой фермой.

Каркалецяну-управляющий умер от пьянства через несколько месяцев после того, как отдал кому-то на воспитание сына, оставив жене дом, хуже которого и придумать было трудно (две клетушки), и фруктовый сад (пять погон [5] Погон — устаревшая мера земельной площади, равная 5012 кв. м. — одни старые дуплистые сливы, а между ними — лужайки). С этим хозяйством вдова Каркалецяну прожила еще сорок лет, похоронив двух незаконных мужей, пришедших из чужих мест, которые тоже были по очереди управляющими у того же самого помещика Гарабецяна и такими же безнадежными пьяницами, как их предшественник.

Летом тысяча девятьсот сорок девятого года мать Каркалецяну умерла от старости.

Несколько месяцев после ее смерти дом пустовал: ключи лежали в сельсовете, сливы обрывали хозяйничавшие в саду дети, а траву — бродячая скотина.

В том же году, поздней осенью, как-то утром соседи заметили, что из трубы заброшенного дома еле-еле выбиваются клочья дыма, как из давно не топленной печи, куда наложили сырых сучьев.

Во дворе стояла тележка весьма странного вида, состоявшая из пяти частей: два мотоциклетных колеса, туго обмотанных толстой конопляной веревкой, игравшей роль шин; между колесами железный стержень, на стержне небольшая платформа (несколько досок, скрепленных, точно в насмешку, проволокой от звонка и обручами от бочки и, наконец, крепко привязанная к краю сиденья своеобразная упряжь для человека, (чтобы он мог тянуть тележку), сделанная из скрученного шелкового шарфа. На платформе, закрепленной намертво двумя подпорками, лежали сваленные в кучу всевозможные старые вещи, судя по всему, составлявшие хозяйство крестьянина-вдовца, привыкшего к городскому образу жизни: из-под покрывала торчал носик никелированного кофейника, из-под треноги для котелка высовывался маятник стенных часов, — самих часов не было видно, — они лежали в мешке; связанные концами веревки, которой был перехвачен другой мешок с кукурузной мукой, висели, точно розовые сосульки, едва различимые среди связки лука, две огромные раковины из Адриатического моря, вделанные в изящный жестяной якорь. И все в таком же роде: свертки, мешки, ящики, свидетельствующие о том, что, как это ни странно, тележка, хотя и казалась непрочной, вполне могла соперничать с настоящей большой телегой. Нашелся бы только человек, который был бы в силах сдвинуть ее с места! На куче пестрого скарба, господствуя над ним, защищая его и придавая ему даже несколько угрожающий вид, лежал совершенно новенький моток колючей проволоки весом по крайней мере в тридцать — сорок килограммов.