Олег Попцов - И власти плен...

Метельников забыл ключи, позвонил. Обычно никто не торопится открывать. Сын скорее всего не слышит: жена ждет, когда услышит сын. Потом следует словесная перепалка. Затем шелестящие шаги. У жены своя привычка открывать дверь — она распахивает ее. Халат, руки в мыльной пене. Упрек — тоже часть ритуала: «Вечно ты забываешь ключи».

Сегодня все не так. Он позвонил, и дверь открыли тотчас.

— Наконец-то, телефон разрывается!

Он не ответил, махнул рукой. Да и что ответишь? «А, пустое». — Голос не выражает ничего, кроме усталости. Сумасшедший день. Сколько он себя помнит, иных дней не бывает. Возможно, ему везет меньше, чем другим. Дома он хочет забыть обо всем или сделать вид, что забыл.

— Дай мне поесть, я устал.

— Да-да, разумеется. — Жена ловко расставляет тарелки, она не собирается его ни о чем расспрашивать, она настроена говорить сама. — Все это некстати, некстати, — бормочет жена. — До банкета считанные дни. — Ей кажется, что Метельников должен кому-то еще раз позвонить. — Никаких обязывающих слов, просто и интеллигентно: мы вас ждем. Многие будут с женами. Интересуются насчет подарков, спрашивают, куда нести, домой или прямо туда, на банкет.

Метельников ест жадно, чувствует, как ему становится спокойно и даже безразлично. По инерции кивает, не переставая жевать, и Лидии кажется, что он с ней во всем согласен. Про статью в газете он может ей ничего не говорить, она читала. Глупая статья.

— Да, еще вот что, — спохватилась жена, — звонил Голутвин.

Он было потянулся к чайному стакану, но тотчас отвел руку. Ждал. Ведь почему-то же она выделила из всех телефонных звонков именно голутвинский? Всех остальных жена записала своим тесным почерком на случайном листке. Он мог упасть на пол, его могли подхватить на ходу, как мусор, и, не вглядываясь, выбросить — листок и был мусором, мятый, оборванный с двух сторон. Фамилии Голутвина на этом листке не было.

Жена опять заговорила о банкете. Меню не ах, но вполне достойное. Ляле понравилось. Он и к этому привык: по всем житейским вопросам жена непременно советуется с Лялей. Ляля — подруга номер один, добрый гений. И вообще если бы не Ляля… Он знал все это наизусть. Ляля была права, Ляля считает, Ляля не советует. На этот раз Ляля только предупреждала: недовешивают, недоливают, разбавляют, обсчитывают. Ресторанный мир рисовался в разбойничьих тонах. Возражать бесполезно. Уж кто-кто, а Ляля знает жизнь. Он не возражал. Ему надоели эти разговоры, он хочет одного: скорее пережить юбилейный день. О чем она? Опять что-то подсчитывает. Надо докупить, приготовить, донести.

— С зеленью плохо, меня предупредили, покупаем зелень. У нас есть несколько банок маринованных грибов. Как ты считаешь? — Он пожал плечами: о чем разговор, грибы — отличная закуска. — Записываем, — бормочет жена, — грибы берем. Я запеку мясо, индейку. Порежу, там останется только разложить. Ляля предупреждала, чтобы раскладывали в нашем присутствии. — Он поморщился, но неудовольствие осталось незамеченным, жена разговаривала сама с собой. — Ляля сказала, главное — познакомиться с бригадиром, который будет обслуживать, дать понять: мы не останемся в долгу. Ну и какие-то знаки внимания, авансом рублей по десять. Как ты считаешь?

Он вяло возразил: поймут ли? Ресторан люкс, директор знакомый. Могут обидеться. Жена посмотрела с укором.

— С тобой лучше не советоваться. Я ж тебе объясняю, Ляля сказала: поймут, так принято. Надо быть благодарным человеком. Ты же хочешь, чтобы юбилей прошел успешно? От этих мальчиков многое зависит. Со знакомых берут необременительно.

— Ну, хорошо, хорошо, делай, как знаешь. Только учти, я денег не печатаю. — Он встал, взял чайник с заваркой, поставил на место. О чем мы говорим, подумал с сожалением. Уходил не спеша, все ждал: жена догадается, поймет его состояние. Не догадалась, пришлось спросить самому. — Голутвин что-нибудь сказал, просил позвонить?

Лида подняла глаза. Ей было не просто переключиться.

— Нет. Он даже не спросил, дома ли ты. У внучки диатез, интересовался насчет лекарств. Я только перед его звонком статью прочла. Вот, говорю, критикуют вас.

— А он?

— Ничего. Засмеялся. Не знаю, говорит, хорошо это или плохо, когда жены читают газеты.

— И больше ничего?

— Еще сказал про внучку. Целый день рисует. На обоях, на полу, где попало. Чай остыл, ты же сказал, что будешь пить чай.

— Потом, потом. — Он заторопился к телефону.

Дом Метельниковых, как и всякий дом, имел свои привычки, правила. Граница, их разделяющая, была явственна и постоянна: существовали правила нарушаемые и правила незыблемые. В перечне запретов — не делать, не трогать, не обсуждать, не приглашать — кое-что лишь значилось, но не выполнялось. Ужинаем вместе, завтракаем вместе — на самом деле ужинали кто когда и где придется, да и завтрак собирал всех за одним столом только в воскресные дни. Лишь самая малость соблюдалась беспрекословно: не позволялось, например, отключать телефон даже в тех случаях, когда Метельников отсутствовал, занимать телефон более двадцати минут. Сын рискнул ослушаться: собрались друзья, затеяли танцы, телефон мешал, кто-то из ребят раз-другой ответил с хохотом, затем надоело, и телефон отключили. Шалость не осталась незамеченной: Метельников ждал звонка, звонок для него важен. Сын не внял внушению, стал грубить, назвал отца сатрапом, Метельников понимал, что в ссоре виноват не только сын, он и сам был взвинчен, но такое озлобление, почти истерика? Он всегда щадил сына, сейчас понимает: излишне щадил, передоверил воспитание жене. Не во всем, конечно, себе он тоже определил роль, как ему представлялось, малоприятную, но что поделаешь, таков мужской удел: запрещать, быть последней инстанцией. Он противник воспитания страха, но сдерживающее начало должно существовать. И если так, олицетворением этого начала положено быть мужчине. Так он считал.