Олег Попцов - И власти плен...

Или, скажем, йоги. Кто такая Тина Гормышская, почему ей надо подражать? Однажды пришел домой и вдруг обнаружил, что в их доме теперь клуб йогов. А этот старикашка, божий одуванчик, тоже йог. У него своя задача. Он демонстрирует свой живот. Как говорит Наденька, потрясающее зрелище.

— Когда же это все кончится, — сокрушенно вздыхает Сергей Петрович, истомленный вынужденным одиночеством, перешагивая через аккуратные кучки нательного белья, пробирается в ванную комнату. Это не протест, нет — состояние души. Возможно, он ретроград, но пусть ему простят восемьдесят два килограмма собственного веса. Он полежит в ванной. Неожиданно Сергей Петрович спохватывается: мысли увели его слишком далеко, он несправедлив к Наденьке. Всему причиной его личное безволье. Мог воспротивиться, запретить, характер проявить мог. Не проявил. Сергей Петрович боготворил Наденьку. Над ним посмеивались, говорили, что он слеп, глух, живет в придуманном мире. Возможно, в этих злых репликах и была какая-то доля правды. Он слышал и видел этих людей. Ко многим из них питал если не дружественные, то, по крайней мере, чувства достойные. И все-таки неприятие их слов было полным, необратимым. Оглядываясь назад, он готов признаться, что всю жизнь был рабом собственного страха. Страха внутреннего, упрятанного в самую глубь души, подальше от глаз людских. Сначала, еще до свадьбы, ему казалось, что Наденька к нему безразлична, и взгляд, скучающий, чуточку сонный, доводил Сергея Петровича до состояния безысходного отчаяния. Со временем взгляд Наденьки не стал более пылким, однако они поженились. Свадьба получилась громкой, многолюдной. Застенчивый Сережа удивил друзей. Все думали, будет чинно, скромно. Сережа не из гуляк. И вдруг нате вам — банкетный зал, стол на семьдесят персон. И опять виной всему был страх. Хотел угодить Наденьке. А вдруг промашка — не оценит?! Его друзья ей не покажутся. Что тогда? Где он возьмет других друзей? Когда о чем-то мечтаешь постоянно, становишься суеверным, сам себе признаться боишься, что такая мечта есть и ты в нее веришь. Расспросы, намеки вгоняют в испарину. Чем дерзностней твоя мечта, тем глубже упрятана она от глаз и ушей людских. Кромешно твое отрицание — ему нет предела. «Бред, — говоришь ты, — вымысел! Угодно вам сплетням верить». Ведешь себя как ребенок. Подозрителен, пуглив. Задобрить судьбу желаешь, перехитрить судьбу. «Нет мечты. Вам показалось. Всему виной фантазии. Ничего нет». И вдруг свершается: сбылась твоя мечта. И опять страх, уже за свершившееся. «Непременно передумает, разлюбит. Ишь как у друзей глаза округлились. Никто и не верит, что это моя жена. Подмигивают, потирают руки. А у самих на уме — флирт. По глазам видно. Похотливые глаза».

Сергей Петрович помнит, как он расчувствовался, внезапно поднялся со своего заметного места и, устремив взгляд на присутствующих, кому-то погрозил пальцем. Недоумение длилось недолго, какие-то минуты. Гостей все прибавлялось. Недосуг думать, кому погрозил, зачем погрозил. Жених он или не жених? Никто не ответил, не увидел. А может, это он сам себе погрозил?

Все поздравляют, целоваться лезут. Громко кричат:

— Ай да Сережа! Какую отхватил!..

И не скрывают, что завидуют, во всю глотку орут. Теперь уж точно свершилось. Вот он я, а рядом Наденька. За здоровье молодых! Ура-а!!!

Тридцать — возраст не первой молодости, и где-то в преддверии свадьбы, когда в отделе только и было разговоров: «Решетов женится. Да-да, тот самый Решетов, застенчивый, холостяк, которому век бы вековать в холостяках. И вот поди ж ты, кто б мог подумать…» и не только тогда, но и на самой свадьбе и месяц, и второй спустя. Да что там говорить — год, целый год ему мерещилось, слышалось, виделось недоумение: «Запозднился с женитьбой-то. Чего так?»

А уж если виделось это, то виделось и другое: почему запозднился? И тогда Сергей Петрович начинал сам угадывать молву. Он пробовал привыкнуть к этой молве либо смотреть на жизнь из этой молвы. Картины рисовались жутковатые, дрожь пробегала по спине. Получалось, что всякий раз он готовится к встрече с Наденькой, сочиняет ответы, на немыслимые выверты собственного воображения.

Но день проходил за днем. Друзья улыбались (он был уверен — загадочно), подшучивали (он был уверен — многозначительно), молчали (опять же не просто так, а выжидательно) и ничего, удивительным образом ничего крамольного не говорили вслух. «А за глаза»?» — задавал себе вопрос Сергей Петрович. Всего не углядишь, всего не услышишь. За глаза непременно говорят. Нет смысла обвинять Сергея Петровича в беспочвенной неврастении. У всякого настоящего есть прошлое. Есть события, которые это прошлое высвечивают или перечеркивают.