Олег Попцов - И власти плен...

Например, молчаливая ненависть Лиды, его жены. Одно время я даже думал: не перевестись ли на другой завод? При встрече сказал ей: если ты настаиваешь, я уеду. Она не захотела со мной говорить. Собственно, найти работу не вопрос. Как объяснить Метельникову, почему я решил уйти, вот чего я страшился. До чего мы договоримся в таком разговоре? Не было счастья, несчастье помогло: Метельников серьезно заболел, крупозное воспаление легких. Я у них почти не бывал дома, не хотел искушать судьбу. Лида — человек непредсказуемый. А тут пришлось. И с бумагами, и с продуктами, и с врачами.

Каждый раз — как путешествие по взрывоопасной зоне. В один из очередных визитов Лида попросила меня заглянуть на кухню и там, не сводя с меня глаз, сказала: «Ты мне неприятен, но ему нужен. Придет время, ты его предашь так же, как предал меня». Невелика роль чувствовать себя оплеванным. Я пробовал что-то возразить, оправдаться, она отказалась слушать: «Это ваши дела». Я понял, что могу остаться, и остался.

Тогда, в его кабинете, я замешкался с ответом. Метельникова это даже не насторожило. И, словно подсмеиваясь надо мной, прощая мне мою нерасторопность (я не крикнул с готовностью: «Какой разговор, едем!»), он милостиво разрешил мне сомневаться: «Ты чего? Ах, это… Ну, подумай, подумай». И засмеялся. Наверное, над собой. Была в его смехе обреченная бесшабашность.

Тогда замешкался, сейчас не находил нужных слов, посматривал по сторонам. Никак не ожидал Фатеев, что окажется с Метельниковым один на один. Он и провожающих собирал с таким расчетом, чтобы раствориться в общем гуле прощальных речей, выскользнуть из цепкого круга бескомпромиссных метельниковских суждений. Случилось невероятное — никто не приехал. Он не находил этому объяснения. Одно — не приехали, потому что не звали, другое — звали, согласились, благодарили даже, но не приехали.

— Ты не юли, не тяни резину. Думаешь, так и улечу, не спросив? Нет, дорогой, ты от меня такой индульгенции не получишь. В чем дело?

— Понимаешь, Клава бунтует.

— Ах, Клава. Ну с Клавой все ясно. Клаву не переделаешь. «Ты его вещь, его раб». Что там еще она тебе наплела? Отвыкла ходить в баню, не может без консерватории? Как быть с дачным участком?

«Откуда он все знает?» — неприязненно думал Фатеев. У меня что-то с печенью, имею я право дообследоваться? Тут у меня связи, меня знают. Многое держалось на нашей дружбе, многое, но не все. Я, слава богу, специалист в своем деле. А там — начинать сначала. А неустроенность? Клава права, поздно начинать, поздно… «Метельников тонет сам и тянет тебя за собой. Он надеется еще подняться, всплыть. Нет, дорогой мой! И этот орден никого не обманет. Подсластили пилюлю — и с плеч долой. Все дороги наверх ему теперь заказаны. «На укрепление» — знаем мы эти разговоры. Три-четыре года как минимум, а там… А там еще пять… Ну, станет он хорошим генеральным директором в Марчевске. Ну станет сверххорошим. А дальше? Вот именно. А ты хороший коммерческий директор в Москве. Вот и прекрасно. Будет к нам в гости приезжать». Фатеев чувствует, что не готов к связной речи. Слова какие-то пустотелые, веса, осмысленности нет, и сколько бы он их ни произносил, не убавляют они тягостного ощущения. Он не волен сказать всего, потому и страдает.

Просчитывает Фатеев, ждет. Еще неизвестно, кто придет на место Метельникова. Разные могут быть комбинации.

С чего он решил, что ему, Фатееву, непременно будет плохо? Ничего подобного: ни в одной из возможных комбинаций отъезд в город Марчевск ему не грозит. Напрасно вы, Антон Витальевич, запугиваете нас, напрасно.

Он первый заметил эту нескладную фигуру. Человек стоял на лестнице, не одолев последних ступеней, держался одной рукой за перила. Фатеев не знал, окликнуть ли его. Он мог и обознаться. И далеко, и стоит вполоборота. Шарит глазами по необъятному залу. Когда еще дойдет очередь до их угла! А может, ему ни к чему этот полупустынный, заполненный стылым воздухом угол.

— Кажется, Левашов приехал. — Фатеев был рад возможности заговорить о чем-то другом.

— Где? — вздрогнул Метельников.

Он посмотрел туда, куда указывал Фатеев, увидел человека на лестнице, отвел глаза, не сразу узнал. Попытался мысленно соединить это вот мимолетное видение с тем, что по памяти считал Левашовым. Наложение не получилось. Там, на лестнице, стоял другой человек. Фатеев тоже не был уверен, он и сказал неопределенно: кажется…

Опять заверещал динамик, звук был такой, словно устройство почувствовало дыхание зала и воспроизвело его. Затем голос диспетчера, лишенный каких-либо живых оттенков, звенящий металлический голос стал называть номера рейсов. Человек одолел последние две ступеньки и пошел в их сторону, подходил все ближе и ближе. Метельников смотрел на него, уже понимая, что это Левашов, по-прежнему не узнавая его. Только рост. Это точно, Левашов был самым высоким главным инженером в их ведомстве. В ту пору, конечно, в ту пору. Оказавшись совсем рядом, Левашов снял очки, он почувствовал, что его не узнают.