Олег Попцов - И власти плен...

Вечером режиссер позвонил снова. Спросил напрямик: подала ли заявление? В голосе режиссера слышалось нетерпение. Скорее от растерянности, от необъяснимого страха, сказала правду: не написала, боюсь. «Господи», — вздох режиссера был таким выразительным, что она стала оправдываться, обещать. Режиссер перебил: «Ничего не надо придумывать. Скажите как есть: утверждена на роль». Она смотрела на свое отражение в зеркале, отрицательно качала головой. Нет-нет, совсем другое сейчас нужно. Спокойный, взвешенный совет. А он уже не может остановиться, все говорит, говорит.

— Ну чего вы боитесь? Сколько вы там получаете? Да бросьте вы, ничто человеческое нам не чуждо. Так сколько?

Она назвала сумму.

— Прекрасно, — сказал режиссер. — Получается десять рублей в день. У меня вы будете иметь пятнадцать.

— Я же говорю вам, дело не в деньгах. — Ей было неприятно.

— Послушайте, Разумовская, я сделал невозможное — вас утвердили на роль. И вместо восторга, вместо благодарности, наконец, я должен выслушивать интеллигентские всхлипы! Неужели вы не понимаете: то, что предлагаю вам я, не имеет цены. Неужели у вас нет воображения, вы разучились мечтать? Я рискую в тысячу раз больше, чем рискуете вы. Нам не прощают провалов! — Когда Егорьев начинал кричать, что-то угасало у нее внутри.

— Я согласна, я напишу.

— Ладно. — Ему тоже надоел этот разговор. — Вы прочли сценарий?

— Прочла.

— Ну и как?

— Это мой первый сценарий, я еще не ориентируюсь.

— Ориентируются, моя дорогая, в лесу на местности, среди начальства, а искусство либо воспринимают, либо нет. Н-да… Льстить вы не обучены, это уж точно. Кстати, вы умеете плавать?

— Плавать? — Она не поняла вопроса. — Умею, а что?

— Нет-нет, ничего. Кое-какие идеи. Я подумал, что герой, обдумывая свое преступление, не учел одного — он трус. Не выдерживают нервы, он бросается спасать вас от страха за себя.

— Но в сценарии этого нет.

— Разве? Значит, эта идея возникла у меня позже. Я впишу. В кино так бывает.

У отражения в зеркале расширились глаза.

— Но я не хочу тонуть, я боюсь.

— Это произойдет во второй серии, у героя нет выхода, он избавляется от вас как от улики, как от свидетеля. Помните, он говорит: ты должна верить мне!.. Искусство деспотично. Если власть разделена, ее попросту нет, моя дорогая! Хотите один совет? Остерегайтесь глагола «боюсь». И по возможности реже произносите его вслух. Какой-то странный у нас с вами диалог, давно пора говорить о фильме, а мы все о вас да о недопоставках вашему заводу. — Выло слышно, как режиссер мнет сигарету. И даже щелчок зажигалки слышен. Потом пауза, затяжка и выдох долгий, шипящее эхо в трубке. Он подыскивает фразу, которая может уколоть ее тщеславие. Что-то об отношении к жизни, об отношении жизни к искусству. Затем спохватился и сказал: — Нужно третье. Не хватает третьего: отношение искусства к жизни.

Она слушала внимательно. Ее растревоженное сценическое, ее театральное вслушивалось в слова режиссера, постигало их и насыщалось ими. А реальность, отфиксированная стенами ее кабинета, электронно-счетной машиной, разноцветными телефонами, бумагами (их ежеминутно приносили на подпись), слухами, опять взбаламутившими всех: Метельников уходит; Метельникова забирают; Метельникова вызвал Новый, собирается вызвать, — эта самая реальность насторожилась и жила ожиданиями. Неумолимая реальность, уместившаяся меж четырех кабинетных стен там, в заводоуправлении, и погруженная в уют, благополучие здесь, дома: диван, торшер, музыка, недочитанная книга, белый кот, уснувший на коленях, запах кофейных зерен — все вместе требовало, умоляло: хватит же, хватит! Сколько можно об одном и том же? Заверь, пообещай, и будет с него. Из друзей (у тебя же есть друзья) выбери одного, самого достойного, самого верного. Расскажи не таясь и спроси без обиняков: как быть? Поступить как? А может, иначе: спроси сначала себя. Чего-то же ждала? Себя проверить — вот что важно.

С удручающим сожалением поняла — не с кем советоваться. Вот если только к матери заехать. Мать не лишена странностей, человек из другой эпохи. Они и живут порознь. Созваниваются. Раньше мать наезжала, а теперь нет — состарилась. Теперь другие параметры: в день два-три телефонных разговора, телефонный марафон. И то через фразу: «Уставать стала. Нынче мне приснилось, что я умерла. К чему бы это? — Помолчит и сама же ответит: — Мысли, они по кругу идут. Что не додумала наяву, во сне явится. — Еще помолчит, пожалуется: — Редко навещаешь, совсем мать забыла».